Таким образом, количество зажженных свечей на канделябре определяло прощение или осуждение для кающегося. Решение, естественно, принималось большинством голосов. Если голоса разделялись поровну, суд склонялся в пользу обвиняемого.
И вот должен был начаться процесс.
Человек в алом плаще взял лист бумаги и принялся читать звучным голосом, гремевшим по всему залу: грех, culpa gravis
[15], разбиравшийся этой ночью, совершила женщина, которая лишила жизни своего двухлетнего сына, находясь, по ее словам, в состоянии тяжелой депрессии.
Закончив читать, человек в красном плаще приготовился к обвинительной речи. Но перед тем откинул атласный капюшон: ему одному было позволено показывать лицо.
У Адвоката Дьявола были восточные черты.
12
Кардинал Батиста Эрриага снова надел пастырский перстень.
Безымянный палец правой руки слишком долго оставался без священного украшения. Наконец-то Эрриага мог так же оставить номер плохонькой, четвертого разряда, гостиницы, где провел последние ночи, и вернуться к себе домой, в великолепную мансарду с видом на Императорские Форумы, в нескольких шагах от Колизея.
С арестом соляного мальчика его задача была практически выполнена. Теперь Рим мог и узнать, что Адвокат Дьявола вернулся в город.
Призрак его друга Мина, мучивший кардинала в эти дни, еще не до конца исчез. Но снова превратился в молчаливое присутствие где-то на дне совести. Это не раздражало, ведь именно благодаря доброму великану Эрриага поднялся к самым вершинам Церкви.
В юности он запятнал себя убийством. Жестоко расправился с Мином, который был виноват лишь в том, что поднял его на смех, и получил тюремный срок. Батиста возмущался приговором, считая его несправедливым, и в тюрьме восставал против всякой формы принуждения. Но буйствовала и ругалась природа беспокойного подростка, а в глубине души он страдал из-за содеянного.
Пока однажды не встретил священника, и тогда все изменилось.
Служитель Церкви говорил с ним о Евангелиях, о Писании. Постепенно, терпеливо убеждал Батисту облегчить совесть. Но когда тот признался на исповеди в своем грехе, священник не дал ему отпущения. Объяснил, что нужно записать его culpa gravis и отправить в соответствующий суд, который находится в Риме. Так они и поступили, и потянулись долгие дни, когда Батиста боялся, что ему не будет вовек ни прощения, ни искупления. Но потом прибыл вердикт.
Душа его была спасена.
В этот миг Эрриага увидел возможность кардинально изменить собственную жизнь. Судилище душ – удивительная структура, которая позволит ему вырваться из жалкого окружения, перебороть судьбу, сулящую ничтожное, нищенское прозябание. Судить души людей – какая бездна власти за этим кроется! Он больше не будет презренным, никчемным сыном пьяницы, дрессированной обезьяны.
Он убедил священника, будто хочет принести обеты, и попросил указать ему путь. Не истинное призвание подвигло его на это, но здоровое честолюбие.
В последующие годы он добивался своей цели усердно и самоотверженно. Прежде всего ему удалось уничтожить все следы своего прошлого: теперь никто и никогда не смог бы связать его с убийством, произошедшим в деревушке, затерянной где-то на Филиппинах. Потом стал подниматься по иерархической лестнице, со ступеньки на ступеньку, не пропуская ни одной. От простого священника – к епископу, от монсиньора к кардиналу. И наконец, он получил звание, к которому готовился всю жизнь. Впрочем, если учесть его осведомленность, практически само собой предполагалось, что выберут именно его.
Более двадцати лет он проводил Службу Сумерек, судил души. Формулировал обвинение в адрес кающегося, а тем временем разузнавал все его секреты. Суд осуществлялся анонимно, но Батиста Эрриага на основании подробностей, содержащихся в тексте исповеди, мог выяснить подлинное имя грешника.
Он в этом сильно поднаторел.
Со временем научился использовать свои знания так, чтобы люди оказывали ему услуги. Ему не нравилось слово «шантаж», хотя, по сути, то, что он творил, ничем иным назвать было нельзя. Каждый раз, когда он прибегал к своей неизмеримой власти, это делалось только ради блага Церкви. Его собственная от этого выгода была, несомненно, побочным эффектом.
Он не испытывал никакого сострадания к кающимся. Эти люди исповедовались только затем, чтобы без помех продолжать вести привычный образ жизни. Они были трусами, ибо не осмеливались открыто предстать перед законом. К тому же многие, получив отпущение, совершали те же самые грехи.
Эрриага считал, что таинство исповеди – одна из погрешностей католицизма. Время от времени очищаешь себе совесть, и все дела!
Поэтому он без боязни эксплуатировал грешников, использовал их пороки ради благих целей. Каждый раз, когда он являлся к кому-то из них, тот стоял уничтоженный, слушая, как ему пересказывают его самую сокровенную тайну. То, что грешники не догадывались сразу, откуда ему это известно, служило доказательством, что они даже и думать забыли об исповеди и о священнике, который ее выслушал. Вот как мало значило для них отпущение грехов!
Надев один из своих обычных темных костюмов, сшитых на заказ в дорогом ателье, но с жестким белым воротничком священника вместо галстука и повесив на шею цепь с большим золотым крестом, украшенным рубинами, Эрриага погляделся в зеркало и тихо помолился за душу Мина.
В молодости он запятнал себя ужасным грехом, но ему, по крайней мере, не хватило бесстыдства простить его себе.
Закончив, он собрался выйти из дома: нужно было сделать еще кое-что, дабы до конца осуществить задуманное.
Тайна состояла из трех уровней. Первый – соляной мальчик. Второй – человек с головой волка. Оба оказались раскрыты.
Но третий уровень тайны должен оставаться таковым. Иначе Церкви придется заплатить слишком высокую цену. И ему вместе с ней.
13
Маркус долго прикидывал, как ему поступить.
Бесполезно дожидаться у больницы, куда Сандру поместили из чистой предосторожности. Там уже роились фотографы и репортеры, в надежде урвать удачный снимок или заявление.
Сандра была героиней дня. Как, разумеется, и Виктор Агапов.
Монстра доставили в тюрьму, и, согласно скудной информации, просочившейся в прессу, он упорно отказывался отвечать на вопросы. Поэтому все внимание было направлено на молодую женщину, агента полиции, которая при завершении дела оказалась и жертвой, и действующим лицом.
Маркус надеялся повидаться с ней, поговорить, но не мог себя обнаружить. Боль от кончины Клементе преследовала его, не отпускала, тяжким грузом ложилась на плечи. После смерти единственного друга только Сандра могла развеять злые чары одиночества.
До этого момента пенитенциарий думал, будто одинок, но он ошибался. Может, потому, что всегда полагал, будто у Клементе есть своя жизнь, кроме тех отношений, какие их связывали: люди, с которыми он взаимодействует, общается, с которыми может посмеяться, поговорить по душам. Даже тот факт, что друг был знаком с вышестоящими, казался ему преимуществом. Но в действительности Клементе жил точно такой жизнью, как и сам Маркус: у него никого не было. С той огромной разницей, что он никогда не жаловался, не перекладывал бремя на чужие плечи, как это делал Маркус.
