– Послушай, это ведь я нашел младенца, и значит, он мой.
– О, не говори так, – возразила Мэй. – Я первая его услышала. Он мой.
– Нет, мой, – не уступал Сиболд.
– Мой, мой, – твердила Мэй; и она, и ее брат начали слегка сердиться.
Внезапно они услышали тихий стон – словно у мелодии разболелись зубки. Оба в тревоге посмотрели вниз и увидели, что бедный младенец мертв. Детей охватил ужас: они заплакали, стали просить друг у друга прощения и обещать, что больше никогда-никогда не будут ссориться. После этого ребенок открыл глазки, серьезно посмотрел на них и сказал:
– Больше никогда не ссорьтесь и не сердитесь друг на друга. Если вы снова рассердитесь, хоть один из вас, не успеете и глазом моргнуть, как я умру, да-да, и меня похоронят.
– Честное слово, я больше никогда-никогда не стану сердиться, – пообещала Мэй. – По крайней мере, постараюсь.
А Сиболд произнес:
– Уверяю вас, сэр, что никакая провокация, вызванная любым стечением обстоятельств, не заставит меня совершить подобное злодеяние.
– Как он красиво говорит! – заметила Мэй, а младенец по-приятельски кивнул мальчику, будто хотел сказать: «Ладно, старина, мы друг друга поняли».
Некоторое время все молчали, а потом младенец поднял на Мэй свои голубые глаза и попросил:
– Пожалуйста, маленькая мама, спой мне еще!
– А что бы ты хотел послушать, кроха? – спросила Мэй.
– О, любой пустячок. Что-нибудь жалостливое, – ответил он.
– В каком-то определенном стиле?
– Нет, спасибо, все, что на ум придет. Я предпочитаю что-нибудь простенькое: любую мелодию, начинающуюся с хроматической гаммы с последующими квинтами и октавами, пианиссимо – экселерандо – крещендо – вплоть до нарушающей гармонию перемены к доминанте уменьшенной ноны
[4].
– Ох, прошу тебя, кроха, прости меня, – смиренно попросила Мэй. – Я пока всего лишь играю гаммы и не понимаю, о чем ты говоришь.
– Посмотри, и увидишь, – сказал ребенок, взял палочку и нарисовал на песке несколько нот.
– Я не знаю ничего из этого, – вздохнула Мэй.
Как раз в этот момент на полянку выбежал маленький желто-коричневый зверек, который гнался за крысой. Оказавшись напротив детей, он внезапно издал звук, похожий на выстрел из пистолета.
– Ну а теперь знаешь? – спросил ребенок.
– Нет, милый, но это не имеет значения, – ответила Мэй.
– Очень хорошо, дорогая, – улыбнулся Ребенок и поцеловал ее, – пой все, что тебе нравится, только пусть эта музыка идет прямо из твоего любящего сердечка. – С этими словами он поцеловал девочку еще раз.
И тогда Мэй спела что-то такое милое и красивое, что и Сиболд, и младенец заплакали, да и сама девочка не смогла сдержать слез. Мэй не знала ни слов, ни мелодии и имела лишь смутное представление, о чем эта песня, но та была очень, очень красивой. Все время, пока девочка пела, она качала на руках младенца, а он обвивал своими маленькими пухлыми ручками ее шею.
Когда она закончила петь, чудесный ребенок сказал:
– Клап-клап-клап, М-клап!
– О чем это он? – в отчаянии спросила она у Сиболда, так как видела, что младенец чего-то хочет.
Как раз в тот момент голова красивой коровы показалась над кустами с протяжным: «Муу-уу-уу». Прекрасный ребенок захлопал в ладоши, и Мэй присоединилась к нему, а потом сказала:
– О, я теперь знаю! Он хочет, чтобы его покормили.
Корова без приглашения вошла на полянку, и Сиболд предложил:
– Полагаю, Мэй, лучше мне ее подоить.
– Да, пожалуйста, дорогой, сделай это, – обрадовалась его сестра; она опять начала тискать младенца, целовать его и укачивать, обещая ему, что скоро его покормят. Все это время девочка сидела спиной к Сиболду, но младенец внимательно наблюдал за дойкой, и его голубые глаза сияли от радости. Почти сразу же он начал смеяться, да так бурно, что Мэй оглянулась. Оказывается, Сиболд, пытаясь подоить корову, тянул ее за хвост. Она же, кажется, не обращала на него никакого внимания и продолжала щипать траву.
– Ну, леди! – сказал Сиболд. Корова в ответ замахала хвостом.
– Ну же, – настаивал мальчик, – поторопись и дай нам молока; этот кроха хочет есть.
– Дорогой младенец не должен ничего желать даром, – отвечала она.
Мэй показалось очень странным, что корова умеет говорить, но так как Сиболд не показывал удивления, она тоже промолчала. Сиболд же тем временем спорил с коровой:
– Но, миссис корова, если он не должен ничего хотеть даром, почему вы вынуждаете его желать?
На это корова ответила:
– Не вините меня. Вы сами виноваты. Попробуйте как-нибудь иначе. – И она разразилась хохотом. Хохотала она очень смешно: сначала громко, но постепенно ее смех становился все больше похожим на смех ребенка, так что Мэй скоро уже не могла различить их голоса. Потом корова прекратила смеяться, но ребенок продолжал.
– Над чем ты смеешься, кроха? – спросила Мэй. Как и Сиболд, она ничего не могла вспомнить о дойке. Ей это показалось очень странным, потому что дома она часто видела, как доят коров.
– Так у вас ничего не выйдет, – сказал младенец.
Тогда Сиболд начал поднимать и опускать хвост коровы, как ручку насоса, но от этого младенец расхохотался еще сильнее.
Внезапно, сама не зная, как это случилось, Мэй увидела, что поливает младенца молоком из лейки, а он лежит на земле, и Сиболд придерживает его головку. Младенец хохотал и курлыкал, как безумный, а когда лейка опустела, сказал:
– Большое спасибо вам обоим. Никогда в жизни не получал такого удовольствия от обеда.
– Это очень странно, дорогой кроха! – шепотом произнесла Мэй.
– Очень, – подтвердил Сиболд.
Пока они разговаривали, среди деревьев послышался ужасный шум – сперва очень далекий, но с каждой секундой приближающийся к ним, он был похож на звуки, которые издают кошки, когда пытаются изобразить гром. Эти звуки так и гремели в деревьях:
– Мя-а-у-у-бум-р-пс-с-с! Я-а-аоу-ио-пс-с-с!
Мэй очень испугалась, и Сиболд тоже, но он не хотел в этом признаться. Мальчик считал, что должен защищать маленькую сестренку и младенца, поэтому встал между ними и тем местом, откуда доносились звуки. Мэй же крепко прижала к себе ребенка и сказала:
