– Я всего лишь пошутил! – с упреком ответил суфлер, так как это неудачное замечание принадлежало ему.
Тут вмешался актер, игравший жестокого отца, который обычно служил мишенью для шуток комика:
– Возможно, он хотел сказать, что твои намерения становились более забавными после того, как подворачивалась возможность быть забавным в действительности.
Комик не придумал достойного ответа, поэтому отплатил той же монетой:
– На твоем месте, старина, я бы перешел на «ирландца», потому что после «шотландца» тебя трудно понять!
– Время! – крикнул ведущий, стремясь предотвратить начинающуюся ссору. – Бутылка – или я должен называть ее «эстрада»? – принадлежит мистеру Парментиру.
Комик несколько секунд задумчиво смотрел в огонь, потом провел ладонью по волосам и, сердито окинув взглядом аудиторию, начал:
– Полагаю, вам известно, дамы и господа, что все считают, будто актер, играющий в фарсе, должен всегда смешить…
– Ха-ха! – разразился совершенно мефистофельским смешком трагик, а потом продолжал: – Если и считают, то это ошибка; или, в лучшем случае, уже опровергнутое представление. Несомненно, юмор – это последнее качество, которого следует ожидать от комика, не говоря уже об актере, играющем в фарсах. Но, конечно, может быть, я предубежден; лично я никогда не ценил это ярмо.
– Ти-ши-на! Ти-ши-на! – голосом судебного пристава произнес бдительный мистер Рэгг, а «ведущий юноша» шепнул суфлеру:
– На этот раз Кости отомстит ему за пальчики мертвых младенцев!
Комик же продолжал:
– Что ж, если ждать юмора в личной жизни, то его не всегда можно дождаться, как очень правильно заметил Кости в своей лучшей манере «сбей с ног и вынеси»; однако мы можем обмануть публику своим искусством и публичными высказываниями. – Он прочистил горло и перешел непосредственно к рассказу.
Новая отправная точка для искусства
– Помню, как однажды меня призывали проявить чувство юмора при обстоятельствах, когда я чувствовал, что развеселиться так же трудно, как поймать летучую мышь на удочку.
Члены труппы, с натренированным инстинктом слушателей, – а все актеры должны уметь сделать вид, что они им обладают, – одновременно сделали нетерпеливое движение, выражающее напряженное внимание. Одновременность и согласованность этого движения – искусство, но за ним скрывался дух правды, так как все чувствовали: все предстоящее – реально. Комик, обладающий натренированным инстинктом актера, ощутил контакт с аудиторией и позволил себе чуть более свободную манеру повествования:
– За неимением лучшего я играл Мошенника в пьесе «Шокрон»
[9]. Мне дали эту роль потому, что я умел изображать ирландский акцент. У нас была жалкая труппа, и мы ездили по таким же жалким городишкам, достаточно захолустным, чтобы оказывать нам хороший прием. В конце концов мы очутились в маленьком городке к западу от Алленских болот
[10]. Это были глухие места, и жили там бедняки; зал, в котором мы играли, представлял собой ужасную дыру, а кабак, в котором мы жили и называемый там гостиницей, был настоящим кошмаром. Грязь на полу застыла коркой, и нам казалось, что под ногами у нас песок. Что же касается кроватей…
– Ох, не надо, мистер Парментир, это слишком ужасно! – взмолилась ведущая актриса с содроганием, и рассказчик, кивнув, продолжал:
– Во всяком случае, зрители – сколько бы их там ни было – были хорошие. Они не привыкли к игре актеров, и, по-моему, большинство из них принимали то, что видели, за реальность, – конечно, пока занавес был поднят. Мы играли три вечера; на второй, когда я вышел, крепкий молодой человек подошел ко мне и спросил с ужасным ирландским акцентом: «Сэр, можно вас на два слова?»
«Ясно дело, можно, – ответил я, стараясь говорить с таким же акцентом, как он. – И на двадцать можно, если хотите!»
«Тогда отойдем в сторонку», – сказал он и, взяв меня за руку, перевел на противоположную сторону улицы, где мы были одни.
«В чем дело?» – спросил я.
«Я вас видел, сэр, сегодня вечером на поминках. Клянусь, это было здорово. Уверен, настоящему покойнику они бы понравились, а вот его друзьям – не очень. Я подумал, не согласитесь ли вы нас выручить, по-соседски?»
Он произнес эти слова очень почтительно, а в его манерах чувствовались доброта и обаяние, свойственные ирландцам, поэтому я ответил со всей доступной мне сердечностью, что постараюсь, и спросил, как я могу это сделать. Лицо молодого человека просветлело, и он ответил:
«Сегодня у нас поминки. Настоящие поминки, ваша честь, в Кенаге, неподалеку, и вдова просто ужас как горюет. Если бы можно было как-то развлечь ее на поминках, это бы ее немного подбодрило. У нас народ простой, сэр, все местные парни и девчонки, но будет полно виски и табака, и, если бы пришел такой знатный человек, как вы, ему все были бы рады».
Это решило дело! Для того, кто принял меня за знатного человека, я был готов сделать что угодно! Говорю вам, нужно некоторое время таскаться по тем местам, где мы ездили, и сносить презрение, которым там награждали актера во времена моей молодости, чтобы в полной мере оценить влияние таких слов на нашу самооценку. Я сказал приятелям, что иду на местную вечеринку, так как не хотел сразу ронять свое достоинство, и отбыл вместе со своим новым другом. Мы поехали на повозке без рессор, запряженной осликом. Впрочем, какова дорога, такова и карета! В повозке лежала связка соломы, и сидеть мне было довольно удобно, за исключением тех моментов, когда колеса попадали в необычно глубокую колею – тогда меня подбрасывало так, что я не мог удержаться от крика.
В конце концов мы остановились напротив маленького домика, стоявшего ярдах в ста от дороги. Свет лился из окошек и открытой двери и казался очень ярким в сплошной темноте ночи. Как сумел, я стряхнул с себя солому и слез с повозки. Из темноты, подобно демону-привратнику, появился мальчик и увел ослика с повозкой. Казалось, он растворился в пространстве, потому что, когда они исчезли в просвете живой изгороди, колеса тут же перестали стучать по мягкому дерну. Мой друг предупредил: «Осторожно, сэр! Тропинка немного неровная!»
Он был прав, так и было! По пути я с трудом, спотыкаясь, преодолел, по-видимому, русло ручья, усыпанное странными, бугристыми валунами. Мы подошли к дому, и свет из него несколько разогнал тьму, а когда мы приблизились к выступающему крыльцу, белый овал открытой двери справа заслонила фигура человека, который вышел нас встречать. Это была пожилая женщина с седыми волосами, в белом чепце и в черном платье. Увидев мою одежду, она присела в реверансе и сказала с достоинством, присущим большинству ирландских женщин в моменты сдержанности и всем добрым женщинам – в горе: «Добро пожаловать, ваша честь. Сердечно вам благодарна за то, что посетили наш дом в минуту горя!»
