Во время одной из наших остановок мы перегнулись через ограждение рва и посмотрели вниз. Сад находился в пятидесяти или шестидесяти футах под нами, и солнце заливало его жаркими лучами, так что в саду стояла неподвижная жара, как в печи. За ним поднималась серая, мрачная стена, казавшаяся беспредельно высокой; она уходила вправо и влево и исчезала в углах бастиона и контрэскарпа
[62]. Деревья и кусты венчали эту стену, а над ней горделиво возвышались дома, массивную красоту которых Время только подчеркнуло. Солнце было жарким, а мы – ленивыми; не ограниченные во времени, мы стояли, прислонившись к стене, и никуда не спешили. Внизу под нами мы видели милую сценку: большая черная кошка лежала, вытянувшись, на солнышке, а вокруг нее играл крохотный черный котенок. Мать помахивала хвостом, играя с котенком, или поднимала лапку и толкала малыша, чтобы он продолжал игру. Они находились у самого подножья стены, и Элиас П. Хатчесон, чтобы помочь игре, нагнулся и поднял с дорожки небольшого размера гальку.
– Смотрите, – сказал он. – Я уроню этот камешек возле котенка, и они оба будут недоумевать, откуда он взялся.
– Ох, будьте осторожны, – произнесла моя жена. – Вы можете попасть в этого славного малыша!
– Только не я, мадам, – возразил Элиас. – Я нежен, как цветущая вишня на Майне. Клянусь, я не способен причинить вред этому бедному малышу, как не смог бы скальпировать младенца. Можете заключить пари на свои пестрые носки! Посмотрите, я уроню его подальше, с внешней стороны, на большом расстоянии от него.
С этими словами он наклонился, вытянул руку во всю длину и уронил камень. Возможно, существует какая-то сила, которая притягивает более мелкие предметы к более крупным, или, что более вероятно, стена была не отвесной, а наклонно спускалась к основанию, и мы сверху не заметили этого наклона. Как бы там ни было, камень с тошнотворно глухим стуком, который донесся до нас через горячий воздух, упал прямо на котенка и буквально вышиб мозги из его крохотной головки. Черная кошка бросила быстрый взгляд вверх, и мы увидели, как ее глаза, горящие зеленым огнем, на мгновение уставились на Элиаса П. Хатчесона, а потом она обратила все свое внимание на котенка, лежащего неподвижно, только его крошечные лапки подергивались, а из зияющей раны тонкой струйкой текла кровь. Со сдавленным криком, какой мог бы издать человек, кошка склонилась над котенком. Она лизала его рану и стонала. Внезапно она, кажется, осознала, что он мертв, и снова подняла на нас глаза. Я никогда не забуду этого зрелища, так как несчастная мать выглядела просто олицетворением ненависти. Ее зеленые глаза горели зловещим огнем, а белые острые зубы так и сверкали сквозь пятна крови на ее губах и усах. Она щелкала зубами, выпустив когти на всю длину. Потом кошка дико бросилась вверх по стене, будто хотела добраться до нас, но ей это не удалось, и она упала обратно, да еще прямо на котенка, и приобрела еще более ужасающий вид, так как испачкала свою черную шерсть мозгом и кровью. Амелия чуть не лишилась чувств, и мне пришлось увести ее от стены. Неподалеку, в тени раскидистого платана, стояла скамейка, и я усадил ее там, чтобы она пришла в себя. Потом я вернулся к Хатчесону, который неподвижно стоял и смотрел на разъяренную кошку внизу.
Когда я подошел к нему, он сказал:
– Такое свирепое выражение, как у дикого зверя, я видел раньше только один раз, когда скво из племени апачей заимела зуб на одного индейца-полукровку по прозвищу Заноза из-за того, что тот разделался с ее ребенком. Он похитил его во время рейда просто для того, чтобы показать, что он оценил пытку огнем, которой когда-то подвергли его мать. Это свирепое выражение так приклеилось к лицу той скво, что, казалось, просто приросло к нему. Она больше трех лет преследовала Занозу, пока наконец воины индейцев не поймали его и не доставили к ней. Говорили, что ни одному человеку, ни белому, ни индейцу, не приходилось так долго ждать смерти под пытками апачей, как ему. Единственный раз я увидел на ее лице улыбку в тот момент, когда я ее прикончил. Я появился в их лагере как раз вовремя, чтобы увидеть, как Заноза отдал концы, и он явно был этому рад. Он был крутым парнем, и хотя я никогда не смог бы пожать ему руку после того случая с ребенком, так как это был скверный поступок, – а ему следовало вести себя как белому человеку, потому что он выглядел как белый, – я позаботился, чтобы за него расплатились сполна. Будь я проклят, но я снял кусок его шкуры с одного из столбов, где с него сдирали кожу, и велел сделать мне из него обложку для записной книжки. Она и сейчас со мной! – И он хлопнул себя по нагрудному карману куртки.
Пока американец говорил, кошка продолжала свои яростные попытки забраться на стену. Она отбегала назад, а потом бросалась вверх, иногда взбираясь на невероятную высоту. Кажется, она не обращала внимания на тяжелый удар при каждом падении, а повторяла прыжок с новой силой, и после каждого падения вид ее становился все более ужасным. Хатчесон был добросердечным человеком – мы с женой много раз отмечали его мелкие проявления доброты по отношению к животным, а также к людям, – и его, кажется, беспокоила та дикая ярость, которую разожгла в себе эта кошка.
– Вы только посмотрите! – произнес он. – Клянусь, это несчастное создание в полном отчаянии. Ну-ну, бедняжка, это был просто несчастный случай, хотя это и не вернет твоего малыша. Уверяю, я и подумать не мог, что такое случится! Это показывает, каким неуклюжим глупцом может быть мужчина, когда пытается поиграть! Наверное, я чертовски неловок, даже когда играю с кошкой. Послушайте, полковник! – у него была такая приятная манера награждать титулами всех подряд. – Надеюсь, ваша жена не держит на меня зла из-за этого недоразумения? Я совершенно этого не желал!
Он подошел к Амелии и рассыпался в многословных извинениях, а она, со свойственной ей добросердечностью, поспешила заверить его, что хорошо понимает: это был несчастный случай. Затем мы все опять вернулись к стене и посмотрели вниз.
Кошка, не добравшись до лица Хатчесона, отошла на другую сторону рва и сидела там, сжавшись, словно готовясь к прыжку. Едва увидев нашего спутника, она действительно прыгнула со слепой, безрассудной яростью, которая казалась бы абсурдной, если бы не была такой пугающе реальной. Она не пыталась взобраться на стену, а просто прыгнула на него, словно ненависть и ярость могли дать ей крылья, помочь преодолеть большое расстояние, разделяющее их. Амелия, как свойственно женщинам, очень встревожилась и предостерегающим тоном обратилась к Элиасу П.:
– Ох! Вам следует быть очень осторожным. Это животное попыталось бы убить вас, если бы она была здесь. У нее поистине убийственный взгляд.
Американец в ответ весело рассмеялся.
– Простите, мадам, – проговорил он, – но я не мог сдержать смех. Вы можете себе представить, чтобы мужчина, который сражался с гризли и индейцами, боялся быть убитым кошкой?
Когда кошка услышала его смех, ее поведение изменилось. Она больше не пыталась прыгать или взбежать по стене, а тихо перешла ров и, сидя рядом с мертвым котенком, начала вылизывать и ласкать его, будто он по-прежнему был жив.
