– Я тебе говорил! – воскликнул Джеральд. – Ты знаешь их не так хорошо, как я.
Вскоре Мэри очнулась от обморока, но впала в бурную истерику; она хохотала и рыдала, бушевала и кричала:
– Не пускай его ко мне! Не пускай, Джошуа, муж мой! – и произносила еще много других слов, умоляя в жутком ужасе.
Джошуа Консидин безумно страдал. Когда наконец Мэри успокоилась, он встал рядом с ней на колени и начал целовать ее ноги и руки, ее волосы, называл ласковыми именами и осыпал всеми нежностями, какие только мог придумать. Всю ночь он просидел рядом с ней, держа ее за руку. Всю ночь и до самого раннего утра Мэри просыпалась и кричала, словно от страха, пока не находила утешение при виде мужа, сидящего рядом с ней.
На следующее утро завтракали поздно, но во время завтрака Джошуа получил телеграмму, вызывающую его в Уитеринг, почти в двадцати милях от дома. Ему очень не хотелось уезжать, но Мэри и слышать не желала о том, чтобы муж остался дома, и поэтому около полудня он уехал один на своей двуколке.
Когда он уехал, Мэри вернулась к себе в комнату. Она не вышла к обеду, но, когда на лужайке под большой плакучей ивой накрыли стол к чаю, она присоединилась к своему гостю. Судя по ее виду, молодая женщина полностью оправилась от болезни, поразившей ее накануне вечером. После нескольких небрежных замечаний она сказала Джеральду:
– Конечно, вчера вечером я вела себя глупо, но я испугалась и ничего не могла с собой поделать. В самом деле, я и сейчас еще чувствую страх, когда думаю об этом. Но, в конце концов, но это может быть лишь людское воображение, и я знаю надежный тест, который точно покажет, что предсказание это ложное. Если оно действительно ложное, – печально прибавила Мэри.
– И какой у вас план? – спросил Джеральд.
– Я сама пойду в цыганский табор, и пусть королева предскажет мне судьбу.
– Прекрасно. Мне можно пойти с вами?
– О, нет! Это все испортит. Королева может вас узнать и догадаться, кто я, и тогда она захочет подтвердить свое предсказание. Я пойду одна. Сегодня, ближе к вечеру.
Когда наступил вечер, Мэри Консидин отправилась в лагерь цыган. Джеральд проводил ее до края пустоши и вернулся назад.
Прошло меньше получаса, когда Мэри вошла в гостиную, где он лежал на диване и читал. Она была смертельно бледна и крайне взволнована. Едва переступив порог, молодая женщина со стоном опустилась на ковер. Джеральд бросился ей на помощь, но она огромным усилием воли справилась с собой и сделала ему знак, чтобы он молчал. Доктор ждал, и его внимательная готовность выслушать ее помогла ей больше всего, так как через несколько минут Мэри немного пришла в себя и смогла рассказать ему, что произошло.
– Когда я пришла в табор, – сказала она, – там не было ни души. Я прошла в центр и стояла там. Внезапно рядом со мной оказалась высокая женщина. «Что-то мне подсказало, что меня хотят видеть!» – произнесла она. Я протянула руку, на ладони которой лежала серебряная монета. Она сняла с шеи маленькое золотое украшение и положила его рядом с ней, а потом, взяв оба этих предмета, бросила их в ручей, который протекал рядом. Затем взяла меня за руку и заговорила: «Ничего, кроме крови, в этом нечистом месте», – сказала она и отвернулась, но я схватила ее за руку и попросила сказать больше. Немного поколебавшись, она ответила: «Увы! Увы! Я вижу вас лежащей у ног мужа, и его руки красны от крови».
Джеральду стало очень не по себе, и он попытался превратить все в шутку, заметив:
– Несомненно, эта женщина помешана на убийстве.
– Не смейтесь, – ответила Мэри, – я не могу этого вынести.
И с этими словами, словно под влиянием внезапного порыва, она вышла из комнаты.
Вскоре после этого вернулся Джошуа, очень веселый, оживленный и голодный, как охотник после долгой поездки. Его присутствие развеселило жену, которая теперь выглядела гораздо лучше, но она не рассказала ему о своем визите в цыганский табор, поэтому Джеральд тоже об этом не упомянул. Словно по тайному сговору, они избегали этой темы весь вечер, но в глазах Мэри застыло странное выражение, которого Джеральд не мог не заметить.
Утром Джошуа спустился к завтраку позднее обычного. Мэри, несмотря на ранний час, уже встала и хлопотала по дому, но в течение дня она все сильнее нервничала и время от времени беспокойно оглядывалась.
Джеральд невольно отметил, что все, кто сидел за завтраком, плохо ели. Дело было не в том, что отбивные были жесткие, – просто все ножи вдруг оказались тупыми. Будучи гостем, он, конечно, не подал виду, но вскоре заметил, как Джошуа почти машинально провел большим пальцем по лезвию своего ножа. Увидев этот жест, Мэри побледнела и чуть не лишилась чувств.
После завтрака они все вышли на лужайку. Мэри собирала букет, поэтому обратилась к мужу:
– Сорви мне несколько чайных роз, дорогой.
Джошуа подтянул к себе куст роз, растущий перед домом. Стебель согнулся, но оказался слишком прочным, чтобы сломать его. Тогда он сунул руку в карман, чтобы достать нож, но тщетно – на месте его не оказалось.
– Одолжи мне свой, Джеральд, – попросил Консидин, но и у его друга ножа не было, поэтому Джошуа вернулся в столовую и взял нож со стола. Он вернулся обратно, пробуя его лезвие пальцем и ворча: «Что, черт побери, случилось со всеми ножами в доме? Кажется, их лезвия разом затупились…» Услышав это, Мэри поспешно отвернулась и ушла в дом.
Джошуа попытался срезать стебель тупым ножом, подобно деревенским кухаркам, перерезающим шеи птице, или школьникам, отрезающим кусок бечевки, и в итоге справился с этой задачей, хоть и не без труда. Розы на кусте росли густо, поэтому он решил срезать большой букет, но не смог найти ни одного острого ножа в буфете, где держали столовые приборы. Тогда Консидин позвал жену и, когда она пришла, сообщил ей об этом. Мэри выглядела такой взволнованной и такой несчастной, что он догадался, в чем подвох, и спросил у нее, потрясенный и обиженный:
– Хочешь сказать, что это твоих рук дело?..
– Ох, Джошуа, я так боялась! – перебила его она.
Консидин замолчал и сел, по его лицу разлилась бледность.
– Мэри! – произнес он. – Так ты мне не доверяешь? Я бы никогда в это не поверил.
– О, Джошуа, Джошуа, – умоляюще воскликнула она, – прости меня! – и горько заплакала.
Джошуа на несколько мгновений задумался, потом сказал:
– Я понимаю. Лучше нам покончить с этим, иначе мы все сойдем с ума.
И с этими словами он выбежал в гостиную.
– Куда ты?! – почти взвизгнула Мэри.
Джеральд понял, что хотел сказать Джошуа: он не собирается из-за суеверия довольствоваться тупыми столовыми приборами. Поэтому доктор не удивился, увидев, как его друг вошел в дверь веранды, держа в руке большой кукри
[77], который обычно лежал на центральном столе. Ему его прислал брат из Северной Индии. Это был один из больших охотничьих ножей, наносивших страшный урон во время рукопашной схватки воинов-гурков с врагом во время восстания. Очень тяжелый, но так равномерно сбалансированный, что в руке казался легким, с острым, как бритва, клинком. Таким ножом можно разрубить овцу пополам.
