Походя в костюме джентльмена на варвара, убийца с преувеличенным вниманием посмотрел на протянутую вверх руку маленького мальчика, прежде чем подать два пальца.
— Взаимно, — пробормотал Арджент, позволив мальчику дважды встряхнуть руку, прежде чем вырвал пальцы.
— Ваш отец был викингом? — возобновил допрос Якоб.
— Не могу сказать, — тихо ответил убийца. — Отца я не знал.
При этих словах лицо мальчик просветлело.
— И я тоже.
Сердце Милли сжалось, однако она не сразу смогла понять почему. Потому ли, что ее сын рос без отца и теперь печально об этом заявлял? Или потому, что у него нашлось нечто общее с подобным злодеем? Или потому, что она еще никогда не видела мальчика таким оживленным с кем-то, кроме двух таинственных и опасных мужчин, которых ей пришлось допустить в его жизнь. А может, дело в том, что хладнокровный убийца так нежен с ее мальчиком?
Господи, лучше бы ей этого не замечать.
— Может быть, вы великан наполовину, — оценил Якоб. — Великаном мог быть ваш отец.
Арджент посмотрел на ребенка, словно изучая диковину.
— Я в этом очень сомневаюсь.
— Но вы ведь не знаете, каким он был, если вы его никогда не видели.
Убийца сделал паузу.
— Полагаю, в этом есть определенная логика.
— Только поэтому вы такой большой, — насколько мог, развел руки Якоб.
— Якоб, — Милли подтолкнула сына к его краскам, — ты невежлив.
— Прости, мама, — пробормотал, потупившись, Якоб. — Простите, мистер Арджент.
— Коханый, почему бы тебе, пока я переодеваюсь, не закончить портрет? — Милли поцеловала его и повернулась к Ардженту, не заметив, что подсознательно встала между сыном и мнимым великаном.
От внимания убийцы это тоже не укрылось, однако сказать, как он отреагировал, Милли не могла. Его лицо осталось холодным и ровным, как отутюженный атлас.
— Сэр, не могли бы вы… выйти, пока я переоденусь? — Она указала на дверь и на свой халат, под которым был только корсет и исподнее. Как актрисе за кулисами ей приходилось постоянно переодеваться, жертвуя правилами скромности. Но в жизни она была довольно застенчива.
— Нет. — Его взгляд посуровел, а лицо ожесточилось.
У Милли снова перехватило дыхание. Что-то подсказывало ей, что настаивать будет безумием, и ей, конечно, не хотелось устраивать сцену при сыне. Если этой ночью они и вправду станут любовниками, то почему она стесняется?
Потому, что он ее нервировал. Потому, что она была не готова к тому, чтобы он вторгался в ее пространство и предъявлял на нее права как на собственность. Возможно… потому, что всего за несколько проведенных порознь часов она забыла, насколько воистину требовательно пугающе и ужасающе его присутствие.
— Тогда, может, вы присядете, мистер Арджент? — Милли указала на шезлонг, одну из немногих свободных поверхностей среди беспорядка в гримерке.
Ей хотелось, чтобы он сел. Он был необычайно крупным мужчиной, и от него ее гримерка стала слишком тесной. Словно он востребовал весь воздух, все пространство, раздражая каждый мельчайший чувствительный нерв на ее теле. И хотя его глаза были арктически холодными, она ощущала его совершенно иначе.
Когда он был рядом, ее кожа расцветала от тепла, хотя порой его присутствие вызывало у нее озноб. Ей подумалось, что это весьма тревожный парадокс.
Он даже не пошевелился, чтобы присесть, просто молча смотрел на нее ярко-голубыми глазами, и на мгновение Милли подумала, что он ее не слышал.
— Пожалуйста, — попросила она. — Садитесь! В ногах правды нет.
Он кивнул, в свете лампы блеснули его рыжие волосы. Согнув длинные ноги, он присел, показавшись едва ли не смешным на таком изящном предмете мебели.
— Ну вот и хорошо.
Милли вспомнила о себе, сняла свой костюм с манекена и скрылась с ним за ширмой.
Кремового шелка ширма мало что по-настоящему скрывала, и одну из ламп Милли из-за нее вынесла, чтобы, пока она переодевалась, тень была не столь отчетлива. И не потому, что ей не слишком хотелось его соблазнять, а потому что его присутствие в ее гримерке отзывалось стремительно проносящимся по венам током тревожного волнения и возбуждения. Любое ее движение приобретало открыто эротический оттенок. Легкий шорох о ее кожу снимаемого шелкового халата. Тяжелое тепло бархатного платья. Надев и зашнуровав его, она ощутила появление ложбинки между грудями, четко осознала женственный изгиб талии под корсетом. Она подумала обо всех местах, которые ей вскоре предстоит перед ним обнажить. Всех местах, к которым он прикоснется руками. Или губами.
Милли вдруг почувствовала головокружение и, когда все поплыло у нее перед глазами, сама вынуждена была уступить настоятельной потребности присесть. Идя к туалетному столику, она, даже не глядя на убийцу, чувствовала на себе его взгляд. Удивительно, но ей было точно известно, что, несмотря на все ее усилия, он следил за ее тенью на ширме.
— Якоб, тебе хватит еды? — спросила она, посмотрев на сына, пока садилась перед большим зеркалом. — Якоб? Коханый?
Погруженный в свои краски, он ее даже не слышал.
У нее оставался только один собеседник — рыжий великан с потрясающими глазами.
Проклятье.
Не глядя на него, она румянила щеки и не могла остановиться. Ее рука замерла, когда кисть коснулась лица. Даже для грима ясно, что цвет неестественно ярок. Однако она снова потянулась к румянам. Как она ни старалась, ей просто не удавалось не обращать внимания на своего убийцу, превратившегося в телохранителя. Это было совершенно невозможно. Такой он сидел огромный, неподвижный и молчаливый.
Она бросила на него взгляд, хотя бы для того, чтобы убедиться, что он все еще дышит.
И он, действительно, дышал, его мощная грудь вздымалась и опускалась под пиджаком. Он смотрел на нее с несравненной пристальностью, с чрезмерным интересом наблюдая за каждым движением пальцев.
Нервно кашлянув, она встретилась с ним взглядом в зеркале и поразилась, что он отвел глаза первым.
— Мистер Арджент, вы любите театр? — отважилась она на светский вопрос.
— Я был в нем всего один раз, — ответил он, по-видимому, изучая парик с длинными малиновыми локонами, даже протянул руку, чтобы пощупать его большим и указательным пальцами.
Милли пришлось отвести взгляд.
— И… вам понравилось? — спросила она. Когда она собралась с духом, чтобы взглянуть на него снова, ее удивило, что он всерьез обдумывает ответ на этот вопрос.
— В вашей работе не было ни единого недостатка, — сказал он без тени лести или насмешки в голосе. — Однако, чтобы по-настоящему наслаждаться спектаклем, мне трудно преодолеть недоверие к происходящему. Мне не понять, почему люди одеваются как на праздник, чтобы посмотреть, как другие притворяются влюбленными. Увидеть ревность, жестокость и даже смерть. Зачем разыгрывать битвы и убийства? Их более чем достаточно совершается в реальном мире.
