— Немного похож на тебя, когда ты был сопляком. Твой?
Низкорослый и грубый офицер чуть не с детства нанялся работать в Ньюгейте. Отца след простыл, а мать болела, и в ту пору более чем охотно брал взятки от Блэквелла, Арджента и их банды. Даже дослужившись до инспектора Скотленд-Ярда, он завсегда, пока в карманах звенели монеты, был готов услужить.
Он был своим человеком в полиции, и, когда могли, они оказывали друг другу взаимные услуги.
— Не мой.
Нелепая мысль.
Мактавиш наклонился, заговорщически прикрывая рукой рот.
— Убежден? У меня так с юности еще точно пара ублюдков гонцает по улицам. Никогда нельзя сказать наверняка, не так ли?
Арджент, сардонически усмехнувшись, взглянул на инспектора.
— Никогда не плодил ублюдков, — и подчеркнул своим убедительным басом: — дал себе обещание этого не делать.
Ночью, когда умерла его мать, Мактавиша там не было, но он видел последствия. Он смыл кровь матери с онемевшего тела Арджента и передал его под защиту Ву Пина.
Именно он отворачивался, когда Арджент начал кровавую месть.
Арджент не знал почему, но присутствие бывшего охранника тревожило даже спустя два десятилетия. Посмотреть в мягкие, понимающие шотландские глаза инспектора было как заглянуть в прошлое, которое лучше не вспоминать.
— Да, тогда я буду возле его матери.
Он надел шляпу и поправил пальто, будто шел на улицу, а не в коридор и за кулисы театра. Пройдя мимо Якоба, вышел.
В комнате, где только что царил хаос, повисла томительная тишина. Неуместная посреди буйства цвета и радостного беспорядка.
Арджент и мальчик настороженно смотрели друг на друга, и Арджент старался не думать о том, что запах в гримерке напоминал о Милли. Хоть слезы у мальчишки высохли. Стало как-то… получше.
Значительно.
— Спасибо.
В повисшем между ними напряженном молчании тихий, заплаканный голос Якоба прозвучал, как пистолетный выстрел.
Арджент моргнул, однако ответа, к счастью, никто не ждал, поскольку ребенок разжал хватку, которой сжимал, защищая, свои рисовальные принадлежности и наклонился, чтобы поднять маленький мольберт. Провозившись, казалось, целую вечность, мальчик поставил на место холст.
Арджент не знал, как реагировать на благодарность. Никогда еще его не благодарили. Следовало ли ему спросить, чем он ее заслужил? Как ему представлялось, по сути, ничем, потому что спасал он мальчика и его мать отнюдь не из альтруизма. А потому что Милли Ли Кер собиралась ему заплатить.
Своим телом.
При виде того, как маленькие руки Якоба ловко ставили холст, в его груди поднялось непривычное чувство. Во рту стало горько, а кожа показалась грязной. Больше всего выбивало из колеи то, что неприятное ощущение, казалось, возбуждал он сам.
С холста смотрела Милли Ли Кер, изображенная в платье изумрудно-зеленого цвета стоящей посреди разбросанных в беспорядке роз. Цвета были наложены густо, а нос походил на веретено, однако улыбка, высокие скулы и тяжелые темные волосы схвачены безошибочно.
Влекомый к портрету, равно как и к модели, Арджент сделал один, затем другой шаг вперед.
— Ты… нарисовал свою мать, — сказал он очевидное, мучительно осознавая, что не знает, о чем говорить с ребенком. В силу своей профессии он редко бывал в обществе детей. Единственным ребенком, с которым он более или менее регулярно общался, была Фэй Мэри, крошечная дочка Блэквелла, но она лишь пищала, пускала слюни и все тянула в рот.
Раньше ему и в голову не приходило, что в ближайшие годы с ней можно будет… поговорить.
— Я собираюсь подарить ей на день рождения, — собравшись с духом, проговорил Якоб, изучая работу и поправляя очки на переносице.
— Замечательное сходство.
Повернув голову на тонкой шейке, чтобы на него посмотреть, мальчик судорожно сощурил глаза.
— Вы так говорите, потому что вы добрый, — обвиняюще произнес он.
— Я говорил не из доброты, — сухо проинформировал его Арджент. — Будь эта картина плоха, я бы посоветовал тебе не дарить ее матери.
Мальчик закусил губу.
— Нос не удался, — с вызовом произнес он.
Он подошел еще на шаг, и пол не разверзся под ногами.
— Наверняка это поправимо.
Кивнув, мальчик вновь закусил губу и опять повернулся к холсту.
— Знаете, что самое сложное, когда ее пишешь?
— Нет, — честно ответил Арджент, и потянувшись за полоской ткани, показавшейся достаточно чистой, приложил ее к костюму и обмотал вокруг ножевой раны, чтобы остановить кровотечение, пока мальчик отвлекся. Рана была не так плоха, чтобы требовался немедленный уход. Позже он ее зашьет.
— У мамы темные глаза, как я нарисовал, но свет… в них. Оттуда. Я не могу… я не могу понять. Я не знаю, как написать. Мне кажется, дело не в глазах, в лице. Во лбу, и щеках, и… — Его маленькие плечи поникли, и он пронзил его еще одним мрачным взглядом. — Вы, наверное, думаете, что я говорю глупости.
Арджент покачал головой и закончил одной рукой завязывать узел на своей импровизированной повязке.
— Нет. Я точно знаю, о каком свете ты говоришь. Я уже неоднократно обращал на него внимание.
Ребенок опасливо глянул через плечо.
— Вот почему вы ее поцеловали?
— Отчасти.
Возможно, Арджент мало знал о детях, но знал, что причину, по которой он поцеловал мать мальчика, лучше не описать. Как и то, почему он с ней рядом.
На смену робости пришла озорная смелость.
— Вы собираетесь поцеловать ее еще раз? — выпрямившись, Якоб задрал подбородок и выпятил впалую грудь. — Не хотите сначала на ней жениться?
Что-то тяжелое сорвалось внутри Арджента.
— С чего, бога ради, ты это взял? За таких, как я, замуж не выходят. Никогда.
Якоб сморщил нос.
— В школе Родни Битон сказал, что, если мужчина целует женщину в рот, он обязан на ней жениться, или женщина погибла.
Тревога вновь исказила его лицо, и он нервно поправил очки на переносице.
— Вы ведь не хотите маму погубить?
Арджент не мог заставить себя ответить на этот вопрос, не мог серьезно вникнуть в вопрос, по крайней мере не сейчас, когда в его крови все еще играло насилие, а образ безупречной невинности, моргая, уставился на него неуловимо знакомым взглядом.
У погибели множество различных значений, в зависимости от инстанции, выносящей приговор. В некоторых кругах достаточно даже пребывания в одной комнате с ним, чтобы погубить женщину. Стоит только вообразить, как стало бы известно то, что он, оставшись наедине, намеревался с ней сделать. А шлюхи, чьими услугами он пользовался, казалось, не слишком по нему сокрушались. В действительности вряд ли хоть одна из них всполошилась, реши он не купить ее любовь еще раз.
