— Нет, нет, Па, не надо так говорить, — расстраивается мама. Ее заводят в дом и успокаивают глоточком испанского шерри.
* * *
«Айриш Оук» отплывает из Корка ближе к вечеру. Мы минуем Кинсейл, мыс Клир и вот, блеснув напоследок огоньками на мысе Мизен-Хед, Ирландия скрывается в темноте, и одному только Богу известно, когда я увижу ее вновь.
И чего я не остался? Сдал бы экзамен, в люди выбился. Денег бы хватало, чтобы Майкл и Альфи ходили в школу в нормальных ботинках и сытые. Мы бы переехали из трущоб на приличную улицу, где дома с садами. Если бы я сдал этот экзамен, маме больше никогда бы не пришлось выносить горшок за мистером Слайни или еще кем-нибудь.
Поздно сожалеть. Я на корабле, Ирландия растворяется в ночи, а я как дурак стою и думаю: как там мои родные в Лимерике, как Мэйлахи и папа в Англии, и что еще глупее — мне почему-то вспоминается, как папа горланил «Родди Маккорли идет умирать», как мама, задыхаясь, пела «Где те танцы под луною», а бедный мистер Клоэсси корчился на постели в приступе кашля. Мне отчаянно хочется обратно в Ирландию — там хотя бы у меня мама, братья, тетя Эгги, пусть даже злая, и дядя Па, который угостил меня первой пинтой. К глазам снова подступают слезы — «вода дырочку ищет», — но рядом на палубе стоит священник и с любопытством на меня поглядывает.
Он родом из Лимерика, но давно живет в Лос-Анджелесе, поэтому говорит с американским акцентом. Да, он хорошо понимает, каково это — покидать Ирландию, он сам через это прошел и так до конца и не оправился. Можно жить в солнечном Лос-Анджелесе, где повсюду пальмы, и все равно молить Бога о том, чтоб хотя бы на один дождливый денек снова оказаться в Лимерике.
Мы со священником сидим за столиком старпома, и тот сообщает, что нам предписано изменить первоначальный маршрут, и вместо Нью-Йорка мы поплывем в Монреаль.
Проходит три дня, и маршрут снова меняется. Мы все-таки направляемся в Нью-Йорк.
— Чертовы ирландцы, — злятся трое американских пассажиров. — Решили бы уже, что ли, куда плывут?
Однако за день до прибытия в Нью-Йорк поступает новое распоряжение. Мы пройдем чуть дальше вверх по Гудзону и причалим у городка под названием Олбани.
— Олбани? — возмущаются американцы. — Теперь чертов Олбани? И дернуло же нас сесть в это чертово ирландское корыто. Черт подери!
Священник говорит, чтобы я не обращал внимания. Не все американцы такие.
На рассвете мы заходим в гавань Нью-Йорка. Я стою на палубе, и мне кажется, что я смотрю кино в «Лирик-синема», оно вот-вот закончится и включат свет. Священник хочет показать мне, где тут что, но я и так знаю: вот статуя Свободы, вот остров Эллис, Эмпайр-стейт-билдинг, Крайслер-билдинг и Бруклинский мост. По дорогам мчатся тысячи автомобилей, в солнечном свете все отливает золотом. Богатые американцы в цилиндрах, белых галстуках и фраках, должно быть, возвращаются домой к прекрасным белозубым дамам. А остальные едут на работу в теплые и уютные конторы, и все живут припеваючи.
Американцы спорят с капитаном и служащим береговой охраны, который поднялся к нам на борт с буксирного катера.
— Почему нельзя сойти тут? Зачем плыть в чертов Олбани?
— Потому что вы — пассажиры, а на судне главный — капитан, и у нас имеются четкие предписания относительно того, где высадить вас на берег, — отвечает служащий.
— Да что вы говорите? Мы американские граждане и находимся в свободной стране.
— Нет, сейчас вы находитесь на ирландском судне под командованием ирландского капитана и сделаете так, как он велит, черт подери, или добирайтесь до берега вплавь. — Служащий спускается по трапу, катер с пыхтеньем отходит от нас, а мы следуем дальше, вверх по Гудзону, минуя Манхэттен. Проходим под мостом Джорджа Вашингтона, затем мимо сотен грузовых пароходов «Либерти», которые совершили немало славных рейдов во время войны, а теперь стоят у причала и гниют.
Капитан сообщает, что из-за отлива нам придется встать на якорь у местечка под названием Поукипзи — священник произносит его мне по буквам и объясняет, что слово это индейское.
— Теперь еще чертов Поукипзи, — ругаются американцы.
С наступлением темноты к кораблю подплывает моторная шлюпка, и какой-то человек кричит с ирландским акцентом:
— Эй, наверху! Да неужели ж я ирландский флаг вижу. Глазам не верится!
Человек из шлюпки приглашает старпома сойти на берег и выпить за встречу, и говорит, чтоб он взял с собой друга, и святой отец пусть тоже кого-нибудь пригласит.
Священник приглашает меня, и мы вместе со старпомом и радистом спускаемся в шлюпку. Наш новый приятель называется Тимом Бойлом, сообщает, что он родом из графства Мейо, и нас сюда занесло как раз вовремя, потому что у них вечеринка, и мы все на нее приглашены.
Он ведет нас к дому, где на лужайке с фонтаном стоят, поджав одну ногу, три розовые птицы. В зале, который зовется «салон», нас встречают пять женщин. У них прически, из которых не выбивается ни волоска, и платья будто с иголочки. В руках дамы держат бокалы и приветливо нам улыбаются, обнажая белоснежные зубы.
— Входите, — приглашает одна. — У нас тут как раз пра-а-здник.
Пра-а-здник. Вот поживу несколько лет в Америке и, наверное, тоже так стану говорить.
Тим Бойл говорит нам, что девушки решили немного развеяться, пока их мужья охотятся на оленей.
— Ага, — подтверждает одна из дам по имени Бетти. — Воевали вместе муженьки наши. Пять лет уже почти как война закончилась, а они все в себя прийти не могут, вот и уезжают каждые выходные зверей пострелять да пива «Рейнгольд» нахлестаться до бесчувствия. А все эта война проклятущая, простите святой отец, что выражаюсь.
— Это дурные женщины, — шепчет мне священник. — Мы тут не останемся.
— Что будете пить? — спрашивает дурная женщина. — У нас тут чего только нет. Как тебя зовут, милый?
— Фрэнк Маккорт.
— Красивое имя. Выпей немножко. Ирландцы любят выпить. Пива?
— Да, спасибо.
— О, какие мы вежливые. Люблю ирландцев. Бабуля моя была наполовину ирландка, так что и я тоже получается ирландка, на четверть, что ли? Меня Фрида зовут. Вот твое пиво, милый.
Священник садится на краешек дивана, который тут называют «софой», и две дамы тут же заводят с ним беседу. Бетти спрашивает старпома, не хочет ли тот осмотреть дом:
— О, с удовольствием! — отвечает тот. — У нас в Ирландии таких домов нету.
Другая дама говорит радисту, что ему непременно стоит взглянуть на сад, там такие цветы! Фрида спрашивает меня, все ли у меня хорошо, и я отвечаю, что да, но не может ли она подсказать мне, где тут уборная?
— Где что?
— Туалет.
— А, туалет. Сюда, милый, прямо по коридору.
— Спасибо.
Она открывает дверь туалета, включает свет, целует меня в щеку и шепчет, что будет тут рядышком, за дверью, если мне что-нибудь понадобится.
