Я встаю к унитазу, приступаю к делу и думаю: что мне может понадобиться от нее в туалете? Может, у них в Америке так принято, чтобы женщина ждала за дверью, пока ты тут облегчаешься?
Я заканчиваю, смываю за собой и выхожу. Она берет меня за руку и ведет в спальню, ставит бокал на стол, запирает дверь, толкает меня на кровать. Возится с застежкой на брюках. «Чертовы пуговицы. У вас в Ирландии, что, „молний“ нет?» Она достает мою «забаву», садится на меня, и начинает двигаться вверх-вниз, вверх-вниз, и я улетаю к небесам, но тут в дверь стучат.
— Фрэнк, ты здесь? — спрашивает священник.
Фрида прикладывает палец к губам и закатывает глаза.
«Фрэнк, ты здесь?» Делать ему нечего, кроме как искать меня. О, Боже мой! О, Тереза! Как давно! А вдруг ты видишь, что происходит? Да мне глубоко наплевать, пусть даже сам папа римский стучится в дверь, и вся священная коллегия пялится в окна. Боже мой, я весь там, внутри. Фрида падает на меня без сил, шепчет, что это было потрясающе и не хочу ли я поселиться в Поукипзи?
В салоне Фрида говорит священнику, что мне стало нехорошо после того, как я сходил в туалет, а такое бывает с дороги, да еще если выпить чего-то непривычного — в Ирландии же, наверное, нет «Рейнгольда»? По лицу священника понятно, что он ей не верит, и от этого я заливаюсь краской. Он уже записал имя и адрес моей мамы, вдруг теперь напишет ей, мол, «ваш сыночек в первую же ночь на американской земле кувыркался с американкой, у которой муж отправился на охоту, дабы отвлечься от воспоминаний о войне, и вот какую награду он получил за то, что сполна отдал долг своей стране?»
Старпом и радист, вернувшиеся из своих «экскурсий» по дому и саду, не смотрят на священника. Дамы ахают, что, наверное, мы умираем с голоду и удаляются на кухню. Мы молча сидим в салоне и слушаем, как дамы шепчутся и смеются на кухне.
— Дурные женщины, дурные, грех это все, — снова шепчет мне священник, а я не знаю, что ему ответить.
Дурные женщины приносят нам бутерброды и наливают еще пива, а когда мы доедаем, спрашивают, не хотим ли мы потанцевать. Никто не хочет, потому что нельзя танцевать с дурными женщинами в присутствии священника. Женщины танцуют друг с дружкой и смеются, будто бы у них есть какой-то маленький секрет. Тим Бойл, напившийся виски, спит в уголке. Фрида будит его и просит отвезти нас обратно на корабль. Когда мы уходим, она наклоняется ко мне, будто бы хочет поцеловать в щеку, но священник очень резким тоном говорит: «Доброй ночи», и никто не жмет друг другу руки. Мы идем по улице к реке, и вдогонку нам летит звонкий женский смех.
Мы поднимаемся по трапу на корабль, Тим кричит нам из шлюпки:
— Смотрите, поднимайтесь осторожно! Ну что, ребятки, славный был вечер? Доброй ночи, ребятки, доброй ночи, святой отец.
Мы смотрим, как маленькая шлюпка исчезает в темноте у берега Поукипзи. Священник желает всем доброй ночи и уходит к себе в каюту на нижней палубе, старпом тоже уходит.
Радист и я стоим на палубе и смотрим на огни Америки.
— Господи, Фрэнк, какой чудесный вечер! И страна вообще шикарная, правда?
XIX
Вот так.
