— Нет, сэр, голуби не едят яблок.
— Сэр, у них же от яблок понос будет, и все это на нас польется, когда мы из школы выйдем.
— Омадхаун ты, Клоэсси. Знаешь, кто такой омадхаун?
— Нет, сэр.
— Родного языка не знаешь, Клоэсси? Омадхаун — дурачок по-ирландски. И ты, Клоэсси, именно он и есть. Кто он, мальчики?
— Омадхаун, сэр.
— А, да, мистер О’Ди тоже меня так называл, сэр, — вспоминает Клоэсси.
Дотти перестает чистить яблоко и начинает спрашивать нас обо всем на свете, а тот, кто правильно ответит — получит награду.
— Поднимите руки, — говорит он, — кто знает, как зовут президента Соединенных Штатов Америки.
Весь класс поднимает руки — нашел что спрашивать, это же любой омадхаун знает. Рузвельт, конечно.
— Теперь ты, Малкэхи. Кто стоял у креста, когда Господа нашего распяли.
Малкэхи долго думает.
— Двенадцать апостолов, сэр, — наконец отвечает он.
— Малкэхи, как по-ирландски «дурень»?
— Омадхаун, сэр.
— И кто ты, Малкэхи?
— Омадхаун, сэр.
Руку тянет Финтан Слэттери.
— Я знаю, кто стоял у креста, сэр.
Конечно, Финтан знает. Еще б ему не знать. Они с мамашей что ни день, на мессу торопятся, а уж какая миссис Слэттери набожная, всем известно. От нее даже муж сбежал в Канаду лес рубить, и, наверное, рад-радехонек, что ноги унес — ни весточки после не прислал. Финтан с матерью каждый вечер стоят на коленях у себя на кухне, молятся да журналы религиозные читают: «Маленький вестник Святейшего Сердца», «Светоч», «Дальний восток» и все до последней брошюрки Общества католических истин. В любую погоду они ходят на мессу и причастие, а по субботам исповедуются иезуитам, которым, как известно, позамысловатее проступки интересны, нежели грешки прихожан из трущоб — те разве что напьются, мясо съедят в пятницу, чтоб не протухло, да выругаются. Соседи на Кэтрин-стрит прозвали мать Финтана «Миссис Зачтется», что бы ни случилось — ногу ли сломала, чай ли пролила или муж сбежал — она твердит:
— Мне это на небесах зачтется, и я уж точно попаду в рай.
Финтан нисколько не лучше. Если его толкнуть или обозвать, он улыбнется и скажет, что помолится за тебя и вам обоим это на небесах зачтется. Ребята в школе не хотят, чтобы он за них молился, и грозятся надрать ему задницу, если увидят, что он это делает. Финтан утверждает, что станет святым, когда вырастет, что само по себе глупость — святыми-то становятся только после смерти. Он говорит, что наши внуки будут молиться на его портрет.
— Мочиться мои внуки будут на твой портрет, — заявляет ему на это один из старшеклассников.
Но Финтан знай себе улыбается. Его сестра в семнадцать лет сбежала в Англию, и все знают, что дома он носит ее блузку, а по вечерам в субботу завивает волосы горячими щипцами, чтоб на воскресной мессе выглядеть превосходно. Если встретить его по дороге в церковь, он обязательно спросит:
— Правда, Фрэнки, у меня роскошные волосы?
Уж очень ему это слово «роскошный» нравится, а какой мальчишка станет так говорить?
Разумеется, Финтан знает, кто стоял у креста. Он, наверное, даже знает, во что те люди были одеты и что ели на завтрак.
— Три Марии, — отвечает он.
— Подойти сюда, Финтан, — говорит Дотти. — Приз твой.
Финтан не спеша идет к кафедре, и там, надо же, достает из кармана перочинный ножик и режет кожуру на три маленьких кусочка — наверное, съест по одному, а не запихает целиком в рот, как все мы делаем. Потом поднимает руку:
— Сэр, можно я поделюсь яблоком?
— Яблоком, Финтан? Ха! У тебя не яблоко, Финтан, а всего лишь жалкая кожура. Никогда тебе не достичь таких головокружительных высот, за которые полагается целое яблоко, Финтан. Я правильно расслышал, что ты собрался с кем-то разделить свой приз?
— Да, сэр. С Куигли, Клоэсси и Маккортом.
— И с чего бы, Финтан?
— Они — мои друзья, сэр.
В классе кто ухмыляется, кто пихает соседа локтем, а мне стыдно — теперь и про меня скажут, что я волосы завиваю, и на школьном дворе задразнят. С чего это он решил, что я его друг? А еще вдруг втемяшится кому-нибудь, что я тоже сестринскую блузку ношу, и попробуй докажи, что сестры у меня никакой нет, скажут, носил бы, если б была. Во дворе вообще никому ничего не докажешь, обидчик всегда найдет, что ответить, и тут уж остается только в нос кулаком ему заехать. Но если бить всех, кто дразнится, с утра до вечера драться будешь.
Куигли берет у Финтана кожуру.
— Спасибо, Финтан.
Теперь все ждут, что скажет Клоэсси, потому что он самый рослый и крепкий в классе, и если уж он скажет «спасибо», я тоже скажу.
— Большое спасибо, Финтан, — говорит он и краснеет.
— Большое спасибо, Финтан, — повторяю я вслед за ним и стараюсь не покраснеть, но безуспешно. Мальчишки опять хихикают, и мне хочется всех побить.
— Эй, Финтан, домой идешь, роскошные кудри завивать? — кричат Финтану после школы.
Финтан, улыбаясь, поднимается по ступенькам, ведущим со школьного двора на улицу.
Какой-то рослый семиклассник говорит Пэдди Клоэсси:
— Ты, поди, тоже бы завивался, кабы башка не лысая была.
— Заткнись, — огрызается Пэдди.
— А ты заставь меня, — ухмыляется парень.
Пэдди замахивается, но семиклассник одним ударом разбивает ему нос до крови и валит на землю. Я вступаюсь за Пэдди, верзила хватает меня за шею и так швыряет головой об стену, что у меня в глазах пляшут искры и черные точки. Пэдди бредет прочь, зажимая нос и плача. Старшеклассник толкает меня к нему. На улице стоит Финтан.
— Фрэнсис, Патрик, — ахает он. — Что с вами? Ты чего плачешь, Патрик?
— Есть хочу, — всхлипывает Пэдди. — Подраться ни с кем не могу, потому что с голоду чуть не падаю. Мне так сты-ы-дно.
— Пойдем ко мне, Патрик, — предлагает Финтан. — Мама даст нам что-нибудь поесть.
— Не, у меня кровь из носа течет, — отказывается Пэдди.
— Да ерунда это. Она примочку тебе сделает или холодный ключик приложит. Фрэнсис, и ты давай с нами. У тебя тоже всегда голодный вид.
— Не, не надо, Финтан.
— Пойдем, Фрэнсис.
— Ну, ладно, Финтан.
Жилище Финтана похоже на часовню. На стенах образá: «Святейшее Сердце Иисуса» и «Непорочное Сердце Девы Марии». Иисус показывает на свое окровавленное сердце, увенчанное терновым венцом и полыхающее в огне. Голова его склонена влево в знак величайшей скорби. Дева Мария указывает на свое сердце, и на него было бы отрадно смотреть, кабы не терновый венец. Голову Мария склонила вправо — она скорбит, потому что знает, какие страдания уготованы ее Сыну.
