— Анджела, ради всего святого, зайди в дом, — говорит отец Пэдди, с трудом приподнимаясь на постели. — Помнишь меня?
Мама озадаченно смотрит на него. В комнате темно, и не сразу разглядишь, кто лежит в постели.
— Это же я, Дэннис Клоэсси.
— О, нет!
— Да, Анджела.
— Не может быть!
— Да, Анджела. Я уже не тот. Кашель меня убивает. Но я помню вечера в Уэмбли-холле. Боже мой, как ты танцевала! А после мы ели рыбу с картошкой. Эх ребятки, ребятки. Эх, Анджела.
У мамы текут слезы по лицу.
— Ты и сам прекрасно танцевал, Дэннис Клоэсси, — тихо говорит она.
— Да мы соревнования могли выигрывать, Анджела. Джинджер и Фред обзавидовались бы. И чего ты в Америку уехала?! Эх, Господи, Боже мой.
Он снова заходится в приступе кашля, а мы стоим и смотрим, как он наклоняется над ведром и исторгает гадость из легких.
— Ладно, миссус, мальчишка нашелся, так что я, пожалуй, пойду, — говорит гард Деннехи. — Он поворачивается ко мне: — Если еще раз школу прогуляешь, я тебя в тюрьму заберу. Понял, парень?
— Да, сэр.
— Мать свою не мучай больше. Гарды никому не позволят матерей мучить.
— Не буду, сэр. Не буду маму мучить.
Он уходит, а мама идет к постели и берет мистера Клоэсси за руку. Глаза у него ввалились, а черные волосы мокры от пота, который градом катится со лба. Его дети стоят у постели и смотрят то на отца, то на мою маму. Миссис Клоэсси сидит у камина, ворошит кочергой угли и не пускает малыша к огню.
— Сам виноват, — ворчит. — Гоню, гоню его в больницу.
— Кабы я в сухом климате жил, то поправился бы, — с трудом выговаривает мистер Клоэсси. — В Америке нету такой сырости, да, Анджела?
— Нету, Дэннис.
— Доктор советовал мне в Аризону уехать. Ну не смешно ли, а? У меня на пинту в пабе и то денег нет.
— Ты поправишься, Дэннис, — обещает мама. — Я свечку за тебя поставлю.
— Не трать деньги, Анджела. — Я свое отплясал.
— Мне надо идти, Дэннис. Фрэнки в школу пора.
— Анджела, можешь кое-что для меня сделать?
— Все, что в моих силах, Дэннис.
— Спой хотя бы куплет из песни, что ты пела вечером накануне отъезда в Америку.
— Трудная это песня, Дэннис. Мне дыхания теперь не хватит.
— Ну, пожалуйста, Анджела. Я больше ни разу ее не слышал. В этом доме не поют. Жене медведь на ухо наступил, и ноги тоже отдавил.
— Хорошо, Дэннис. Попробую, — соглашается мама.
Где те танцы вечерами? Где волынки звук прекрасный?
С нами счастье разминулось, молодость прошла напрасно.
Помнишь, дружною гурьбою как в долине собирались?
И от звуков той волынки души счастьем наполнялись.
— Все, не могу, совсем задохнулась. — Мама прижимает руку к груди. Помогай, Фрэнк.
Я пою вместе с ней:
Стоит вспомнить и припомнить, и слеза бежит.
Где те танцы вечерами? Где волынки звук прекрасный?
С нами счастье разминулось, молодость прошла напрасно
[73].
Мистер Клоэсси начинает подпевать, но тут же закашливается; в глазах его стоят слезы.
— Я и не сомневался, что сможешь, Анджела, — качает он головой. — Сразу все так живо вспомнилось. Храни тебя Господь.
— И тебя, Дэннис. Спасибо миссис Клоэсси, что Фрэнки на ночь приютили.
— Не за что, миссис Маккорт. Он хорошо себя вел.
— Хорошо-то, хорошо, — говорит мистер Клоэсси. — Но по части танцев до матери ему далеко.
— Да много ли натанцуешь в одном-то ботинке, Дэннис?
— Да, Анджела, но отчего бы его не снять? Странное дело, не находишь?
— У него бывают странности, в отца пошел.
— Да уж, папаша с Севера, вот и странности. Может, там у них так и полагается в одном ботинке танцевать.
Мы с мамой, Майклом и Пэдди идем по Патрик-стрит, потом по О’Коннелл-стрит. Мама всю дорогу плачет.
— Не плачь, мамочка, Фрэнки больше не убежит, — успокаивает ее Майкл.
Мама берет его на руки и крепко прижимает к себе.
— Нет, Майкл, я не из-за Фрэнки плачу. Вспомнилось просто, как мы с Дэннисом Клоэсси танцевали в Уэмбли-холле и картошку с рыбой потом ели.
Мама заходит с нами в школу. Мистер О’Нил строгим голосом велит нам с Пэдди идти в класс и сидеть тихо, сам выходит в коридор и долго говорит с мамой, а когда возвращается, то, проходя между рядами, гладит Пэдди по голове.
Мне жалко семейство Клоэсси, уж очень тяжко им приходится, но это только благодаря им мне от мамы не влетело.
VII
По четвергам, когда папа получает пособие на бирже, к нему кто-нибудь обязательно подойдет и скажет:
— Пропустим по пинте, а, Мэйлахи?
На что папа отвечает:
— Ну, по одной можно. Но только по одной.
И вот — вечер еще не закончился, а денег уже нет, и папа приходит домой, распевая песни, вытаскивает нас из постели, веля построиться и поклясться, что мы умрем за Ирландию. Он даже Майкла заставляет клясться. Тому всего три, а, поди ж ты — тоже поет и клянется умереть за Ирландию, как только представится случай. Папа так и говорит «как только представится случай». Мне девять лет, Мэйлахи восемь, и мы знаем все папины песни. Мы поем и «Кевина Барри», и «Родди Маккорли», и «Да будет нация одна», и «О’Доннелл Абу»
[74] и «Вексфордских парней». Поем и клянемся умереть: а вдруг у папы один или два пенса завалялись после пьянки, и он нам их отдаст? Тогда утром можно будет сбегать к Кэтлин О’Коннелл за ирисками. Однако иногда он объявляет лучшим певцом Майкла, а мы с Мэйлахи удивляемся: нам восемь и девять лет, и песни мы все знаем, и за Ирландию умереть готовы, а монетка все равно достается Майклу, чтоб он пошел в лавку и объелся конфетами. Да никому бы в голову не пришло просить трехлетнего малыша умереть за Ирландию, даже самому Патрику Пирсу
[75], которого англичане расстреляли в Дублине в тысяча девятьсот шестнадцатом, и который призывал всех умереть вместе с ним. И вообще, отец Майки Моллоя сказал, что надо быть законченным идиотом, чтоб хотеть умереть за Ирландию. Вон уже сколько народу за нее перемерло с незапамятных времен, и посмотрите, в каком состоянии страна.
