* * *
Дедушка с Севера присылает денежный перевод на пять фунтов в честь Альфиного крещения. Мама хочет сама забрать деньги с почты, да еще слаба далеко ходить. Папа говорит, что сходит, и берет нас с Мэйлахи с собой. Получив деньги, он велит нам:
— Идите домой, ребятки, а я сейчас приду.
— Папа не ходи в паб, — просит Мэйлахи. — Мама сказала, что деньги нужно домой принести. Нельзя тебе пить пинту.
— Ну-ну, сынок. Иди домой к мамочке.
— Папа, отдай нам деньги. Они для малыша.
— Фрэнсис, будь умницей. Делай, как папа велит. — Он отворачивается от нас и идет прямиком в «Саутс-паб».
Мама сидит у огня с Альфи на руках.
— В паб пошел, да? — качает она головой.
— Да, мама.
— Идите и проучите его. Встаньте посреди паба и скажите всем, что ваш отец пропивает деньги, подаренные младенцу. Всем расскажите, что дома ни крошки хлеба, ни кусочка угля, ни капли молока малышу.
Мы идем по улице, Мэйлахи звонким голосом репетирует, что он скажет в пабе.
— Папа, папа, эти пять фунтов для малыша. Их нельзя пропивать. Малыш дома наверху плачет, молока хочет, а ты пьешь пинту.
Папы нет в «Саутс-пабе». Мэйлахи все равно хочет произнести свою речь, но я говорю ему, что некогда, надо в других пабах поискать, пока папа все пять фунтов не пропил. В других пабах его тоже нет. Он знает, что мама или сама придет за ним или нас пришлет, а пабов в Лимерике столько, что за месяц не обойдешь. Приходится вернуться домой и сказать маме, что мы его не нашли.
— Проку от вас никакого. Господи, были б у меня силы, я бы весь Лимерик обшарила, нашла бы вашего папашу и уж точно глаза бы ему выцарапала. Идите, обыщите пивнушки около вокзала и кафе «Нотонс» проверьте.
Я иду один, потому что у Мэйлахи понос и он не может отлучаться далеко от ведра. Я прохожу по всем пабам на Парнелл-стрит и в округе, заглядываю в каждый закуток, где выпивают женщины, и во все мужские уборные. Я проголодался, но боюсь идти домой без новостей. В кафе «Нотонс» папы нет, но за столиком в углу спит пьяница, а его газетный кулек с рыбой и картошкой валяется на полу. Если не возьму я, то кошки сожрут, так что я запихиваю кулек под свитер, опрометью выскакиваю за дверь и мчусь до вокзала, а там сажусь на ступеньки, ем рыбу с картошкой, гляжу на пьяных солдат, которые прогуливаются под ручку с хихикающими девушками, и мысленно благодарю пьяницу из паба за то что он полил картошку с рыбой уксусом и посолил. Потом я вдруг начинаю думать, что, если сегодня умру, то, как есть — с пузом, набитым картошкой, и рыбой отправлюсь прямиком в ад, ибо кража — это грех, но сегодня суббота, и если священники еще в исповедальнях, то я успею и доесть, и облегчить душу исповедью.
Тут как раз недалеко церковь доминиканцев на Глентуорт-стрит.
— Благословите меня, святой отец, ибо я согрешил — прошло две недели с моей последней исповеди. — Я перечисляю ему свои обычные грехи, а потом говорю, что украл рыбу с картошкой у пьяницы.
— Зачем ты это сделал, дитя мое?
— Я был голоден, святой отец.
— А почему ты был голоден?
— У меня в животе пусто было, святой отец.
Он ничего не говорит, и хоть в исповедальне темно, я знаю, что он качает головой.
— Дитя мое, но отчего же ты не пошел домой и не попросил у матери чего-нибудь поесть?
— Она послала меня искать папу в пивных, святой отец, а я не мог его найти, а у нас в доме ни крошки нет, потому что он сидит где-то и пропивает пять фунтов, которые дедушка прислал с Севера в подарок новорожденному братику, а мама сидит у огня и ужасно сердится, что я папу найти не могу.
Священник молчит, и я начинаю думать, что он уснул. Потом он говорит:
— Дитя мое, сижу я здесь, грехи бедняков выслушиваю, епитимью на них накладываю, дарую прощение, а должен бы стоять на коленях, омывать им ноги. Понимаешь, дитя мое?
Я отвечаю, что да, но вообще-то не очень.
— Ступай домой, дитя. Помолись за меня.
— А наказания не будет, святой отец?
— Нет, дитя мое.
— Но я же украл рыбу с картошкой, я обречен вечно страдать.
— Грех твой отпущен, дитя мое. Ступай. Помолись за меня. — Он благословляет меня на латыни, и бормочет что-то на английском себе под нос, и я понять не могу, что с ним такое сделалось.
Вот бы найти папу, я бы тогда сказал маме:
— Нашел! И у него еще три фунта осталось.
Голод меня теперь не мучает, и я могу пройти по одной стороне О’Коннелл-стрит, а вернуться по другой и заглянуть во все пабы. А вот и папа сидит в «Глисонз», мимо никак не пройдешь, потому что он горланит свою песню:
И пусть меня окинет удивленным взглядом
Прохожий, что окажется случайно рядом.
Не знает он, ликует как душа,
К родным долинам Антрима издалека спеша
[80].
Сердце готово выпрыгнуть из груди, и я не знаю, что делать, потому что ужасно зол, как и мама, и мне хочется вбежать в паб, пнуть папу по ноге со всей силы и убежать, но я не могу — я помню, как по утрам мы сидели у огня и папа рассказывал мне про Кухулина и Де Валера и Рузвельта, и пусть даже он сейчас сидит в пабе и пропивает Альфины деньги, но взгляд у него такой же, какой был у Оливера, когда тот искал и не находил Юджина. Нет, лучше я вернусь домой и скажу маме, что не нашел папу.
* * *
Мама лежит в постели с малышом. Мэйлахи и Майкл спят в «Италии». Смысла что-то говорить маме нет, все равно пабы скоро закроются, и папа вернется, будет горланить песни и предлагать нам пенни, если поклянемся умереть за Ирландию, но на этот раз все по-другому: пропивать пособие или получку плохо, но тот, кто пропивает деньги, предназначенные для новорожденного, окончательно переходит все границы, как говорит мама.
VIII
Мне десять лет, и скоро мне предстоит пройти конфирмацию в церкви Святого Иосифа. Мистер О’Ди вовсю готовит нас к этому событию. Нам полагается знать все про Освящающую Благодать и великую цену, которую Иисус заплатил за наше искупление. Возведя глаза к небу, мистер О’Ди сообщает нам, что конфирмация — есть окончательное соединение с Церковью и обретение благодатных даров Святого Духа: премудрости разума, совета, крепости, ведения, благочестия, страха Божия. Святые отцы и учителя говорят, что после конфирмации мы станем истинными воинами церкви, и если нас задумают завоевать протестанты, магометане или еще какие язычники, мы с полным правом сможем умереть и стать мучениками. Опять умирать. Ну и как мне отдавать жизнь за веру, если я уже поклялся умереть за Ирландию?
