— Скажи маме, что молоко нужно для зубов и костей. От воды с сахаром рахит бывает. Обязательно скажи.
Мама радуется молоку. Она знает про зубы, кости и рахит, но нищим выбирать не приходится.
На Классон-авеню мама сразу же идет в лавку к итальянцу, говорит ему, что муж сегодня работает допоздна, и нельзя ли пока взять кое-что в долг, а уж завтра она обязательно расплатится.
— Миссус, вы всегда долг отдаете, так что можете брать все, что пожелаете, — разрешает итальянец.
— О, мне совсем немного нужно, — смущается она.
— Все, что пожелаете, миссус, вы — честная женщина, и детишки у вас славные.
Мы едим яйца и хлеб с вареньем, хотя после ходьбы по Бруклину так устали, что едва можем жевать. Поев, близнецы засыпают, мама кладет их на кровать и переодевает. Мне она велит пойти в уборную и сполоснуть грязные пеленки, — чтобы посушить и завтра снова использовать. Мэйлахи помогает ей подмыть близнецов, хотя сам уже спит на ходу. Я забираюсь в кровать к братьям. Мама сидит за кухонным столом, курит, пьет чай и плачет. Вот бы утешить ее, сказать, что скоро я вырасту, стану работать на заводе с большими воротами, приносить получку по пятницам, она будет покупать яйца, хлеб и варенье и снова петь про поцелуй.
На следующей неделе папа остается без работы. В пятницу вечером он приходит домой, швыряет на стол деньги и говорит маме:
— Что, довольна теперь? Нажаловалась на проходной, а им только предлог дай, чтоб уволить.
Он берет несколько долларов из принесенных денег и уходит. Возвращается поздно, шумит и горланит песни. Близнецы с ревом просыпаются, мама успокаивает их, и сама долго плачет.
* * *
Мы часами торчим на площадке: то близнецы спят, то мама устала, то папа приходит домой с запахом виски и горланит про Кевина Барри, которого казнили утром в понедельник, или про Родди Маккорли.
По улочке узкой юноша шел,
Смело врагам улыбаясь.
Он шел и златые кудри его
Веревки на шее касались.
В бесстрашных его голубых глазах,
Никто не увидит слезу.
Так Родди Маккорли шел умирать
На старом Тумском мосту
[26].
Он поет и марширует вокруг стола, мама плачет, близнецы ей вторят.
— Фрэнки, Мэйлахи, идите во двор, на площадку. Не к чему вам на отца на такого смотреть, — велит мама.
Мы не возражаем. На площадке можно играть с кучами листьев и качать друг дружку на качелях. Но вскоре наступает зима и качели замерзают так, что с места не сдвинешь.
— Бедные малютки, — говорит Минни Макэдори. — Ни рукавички ведь у них нет.
Мне становится смешно, потому что у нас же с Мэйлахи четыре руки, зачем нам одна рукавичка? Мэйлахи не понимает, почему я смеюсь, — вот будет ему почти пять лет, как мне, тогда, может, поймет.
Минни зовет нас к себе, угощает чаем и кашей с вареньем.
Мистер Макэдори сидит в кресле с малышкой Мэйзи. Он поит ее молоком из бутылочки и напевает:
Хлоп-хлоп-хлоп в ладошки,
Папочка идет домой,
Несет булочки в кармашке,
Он для Мэйзи для одной.
Хлоп-хлоп-хлоп в ладошки,
Папочка идет домой.
Несет звонкие монетки,
Ведь у мамы — ни одной.
Мэйлахи пытается ему подпевать, но я говорю, что нельзя — это Мейзина песенка. Мэйлахи пускается в рев.
— Ну, будет, будет, — успокаивает его Минни. — Пой, если хочешь. Это для всех детей песенка.
Мистер Макэдори улыбается Мэйлахи, а я думаю: «Что это за мир такой, где каждому разрешается петь чужие песенки?»
— Не хмурься, Фрэнки, — просит Минни. — Видит Бог, ты и так почти всегда невеселый. Вот появится у тебя сестричка, тоже будешь петь ей эту песенку. Да-да, будет сестричка, вот увидишь.
* * *
Минни оказывается права: как мама и мечтала, у нас вскоре появляется малышка, которой дают имя Маргарет. Мы все любим Маргарет. У нее черные вьющиеся волосы и голубые глаза, как у мамы. Она машет ручками и щебечет, как птички на деревьях вдоль Классон-авеню. Минни говорит, что ангелы пели в раю в тот день, когда было сотворено это дитя, а миссис Лейбовиц — что свет еще не видывал таких глазок, такой улыбки и такого счастья.
— Как погляжу на нее, так хоть в пляс пускайся, — умиляется миссис Лейбовиц.
Папа целый день ищет работу, а когда приходит домой, то берет Маргарет на руки и поет:
Эльфа-башмачника я повстречал
В дальнем лесу лунной ночкой.
Алый колпак да зеленый сюртук,
Рядом — кувшин на пенечке.
Молоточек сапожный стучал — тик-ток,
Я в душе ликовал: «Попался!»
Но хитрый гном, прибивая каблук,
Тоже чему-то смеялся
[27].
Папа носит ее по кухне и говорит ей, какая же она миленькая девочка с черными кудряшками и голубыми глазами, совсем как у мамы, рассказывает, что повезет ее в Ирландию и будет гулять с ней по долинам Антрима и купаться в озере Лох-Ней и что скоро он обязательно найдет работу и купит ей шелковые платьица и туфельки с серебряными пряжками.
Папа поет Маргарет песенки, и она плачет все реже, а со временем даже начинает смеяться.
— Вы только поглядите, — говорит мама про папу. — Танцует, как слон, а туда же. — Она смеется, а за ней — и все мы.
Когда близнецы были совсем маленькие и плакали, папа с мамой говорили им: «Ш-ш-ш», давали что-нибудь поесть и те засыпали. Но когда плачет Маргарет, в воздухе разливается такое острое чувство одиночества, что папа вскакивает с постели, берет Маргарет на руки и начинает ходить с ней вокруг кухонного стола, петь песенки и утешать ее ласково, как мама. В свете уличных фонарей видно, что на его щеках блестят слезы, и это странно, потому что папа вообще не плачет, разве что, когда напьется и горланит «Кевина Барри» или «Родди Маккорли». А вот с Маргарет он плачет, и выпивкой от него больше не пахнет.
Мама говорит Минни Макэдори, что он на седьмом небе от счастья, — ведь ни капли в рот не взял с тех пор, как малышка родилась! Давно надо было девочку родить.
— Ах, эти девчушки такие миленькие! — говорит Минни. — Мальчики — это, конечно, здорово, но девочку для себя обязательно надо.
— Для себя? — смеется мама. — Да если б я ее грудью не кормила, то и не подобралась бы к ней — он же готов день и ночь ее с рук не спускать.
