Мама говорит Брайди, что совсем не знает, что теперь — она никогда еще до такой крайней степени нужды не доходила. Кэтлин О’Коннелл больше не желает ссужать нас продуктами, мать собственная огрызается из-за каждого шиллинга, а Обществе Святого Викентия де Поля интересуются, когда же она перестанет попрошайничать — муж-то в Англии работает. Она стыдится, что мы ходим в драных старых рубашках, ветхих свитерах, облупленных ботинках и дырявых чулках. Ночами ей не дает спать мысль, что милосерднее всего было бы отдать мальчишек в приют, а самой поехать в Англию и найти работу, а через годик перевезти всех нас туда ради лучшей жизни. Хоть там и бомбят, но уж лучше бомбы, чем вечный позор и попрошайничество.
Нет, мысль о том, чтобы поместить нас в приют, ей невыносима. Ладно бы у нас тут было что-то вроде американского «Бойз-тауна»
[89] во главе с добрым, как Спенсер Трейси, священником, так нет, у «Христианских братьев»
[90] из Глина
[91] бить детей и морить их голодом — обычное дело.
Мама говорит, что остается только амбулатория и пособие для неимущих, и ей до смерти стыдно идти туда и просить помощи, ведь это означает, что ты дошел до предела и опустился почти до уровня цыган и уличных попрошаек. Придется унижаться перед мистером Коффи и мистером Кейном и благодарить Бога за то, что амбулатория на другом конце Лимерика, так что соседи не узнают, что мы получаем пособие оттуда.
Женщины советуют маме идти в амбулаторию с утра пораньше, пока мистер Коффи и мистер Кейн еще в добром расположении духа. А ближе к обеду настроение у них испортится, потому что они наслушаются просьб от сотен больных мужчин, женщин и детей. Мама возьмет нас собой — а то вдруг не поверят, что ей и вправду четверых детей кормить надо. Она встает спозаранку и в кои-то веки велит нам не умываться, не причесываться и напялить то, что похуже. Меня просят хорошенько потереть и без того красные глаза — чем хуже у просителя вид, тем больше шансов получить пособие. Она сетует, что Мэйлахи, Майкл и Альфи с виду пышут здоровьем, и как нарочно, именно сегодня у них не ободраны коленки, нет ни ссадин, ни фингалов. Если по дороге встретится кто знакомый, о том, куда мы направляемся — молчок. Маме и так стыдно, ни к чему, чтоб все в Лимерике узнали и сообщили бабушке.
Около амбулатории уже очередь. Много женщин, у которых на руках сидят малыши Альфиного возраста; дети постарше играют на тротуаре. Матери прижимают к себе малышей, чтоб те не мерзли, а старшим детям покрикивают, чтоб не выбегали на улицу — не ровен час кто на машине или на велосипеде поедет. У стены стоят старички и старушки: одни разговаривают сами с собой, другие молчат. Мама велит нам не отходить от нее далеко, и мы полчаса стоим и ждем, когда откроется большая дверь. Оттуда выходит служащий и говорит, чтоб все заходили внутрь, соблюдая порядок, и встали в очередь у стойки, а мистер Коффи и мистер Кейн сей же час будут, только чай допьют. Какая-то женщина ворчит, что дети совсем продрогли на улице стоять, и не могли бы Коффи и Кейн поторопиться со своим чертовым чаем?
— Кто тут бучу поднимает? — сердится служащий. — На первый раз я вас не записываю — утро и правда выдалось холодное, — но если вы, дамочка, еще хоть слово скажете, то непременно о том пожалеете.
Мистер Коффи и мистер Кейн садятся за стойку, не обращая никакого внимания на людей в очереди. Мистер Кейн надевает очки, снимает, протирает стекла, надевает снова и смотрит в потолок. Мистер Коффи читает газеты и пишет что-то, передает газеты мистеру Кейну, шепчется с ним. Ни тот, ни другой не спешат и совсем не смотрят на нас.
Потом мистер Кейн вызывает старичка, который стоит первым в очереди.
— Ваше имя?
— Тимоти Кри, сэр.
— Кри? А что, старинная местная фамилия.
— Да, сэр. Вы правы.
— С чем пожаловали, Кри?
— Да желудок опять мучает, к доктору Фили бы надо.
— Может пива перебрали, а, Кри?
— Что вы, сэр. Какое тут пиво с такими болями. Да еще жена лежит, не встает, за ней ходить надо.
— Ох, сколько ленивых-то на свете развелось, Кри.
— Слышите, дамы? Я говорю, ленивых многовато на свете развелось, — обращается мистер Кейн к очереди.
— Ваша правда, мистер Кейн, ох, развелось, — отзываются женщины.
Мистер Кри получает талон к доктору, очередь движется, и наконец мистер Кейн вызывает маму.
— За помощью от государства, сударыня, пришли, за пособием?
— Да, мистер Кейн.
— А муж ваш где?
— Он в Англии, но…
— В Англии? А как же денежные переводы каждую неделю? Кругленькая сумма ведь, наверное, приходит, а? Фунтов пять?
— Уже несколько месяцев ни пенни не присылал, мистер Кейн.
— Да вы что! Ну, всем известно, отчего такое случается. Знаем, знаем, что там мужья ирландские-то в Англии вытворяют. Нет-нет, да и встретишь на Пиккадилли земляка под ручку с потаскушкой. Верно говорю?
Он оглядывает очередь, и все понимают, что нужно сказать: «Да, мистер Кейн».
А еще посмеяться и поулыбаться, иначе придется туго, когда до стойки дойдешь. Все знают, что мистер Кейн может направить тебя к мистеру Коффи, а тот известен тем, что отказывает всем подряд.
Мама объясняет мистеру Кейну, что папа в Ковентри, а это очень далеко от Пиккадилли.
Мистер Кейн снимает очки и изумленно глядит на нее:
— Вы что, спорить тут задумали?
— Ой нет, мистер Кейн, конечно же, нет.
— Позвольте сообщить вам, дамочка, что у нас тут строгое правило: не давать пособие женщинам, у которых мужья в Англии. Вы же отбираете кусок хлеба у тех, кто действительно в нем нуждается, у тех, кто остался на родине и готов ей служить.
— О, да, мистер Кейн.
— А фамилия ваша как?
— Маккорт, сэр.
— Это не местная фамилия. Откуда у вас такая?
— От мужа, сэр. Он с Севера родом.
— Так он еще и с Севера? И бросил вас тут, чтоб вы получали пособие от Ирландского Свободного Государства? За это что ли мы боролись?
— Не знаю, сэр.
— Отчего бы вам тогда в Белфаст не податься, может оранжисты вам помогут, а?
— Не знаю, сэр.
