Мама все еще спит, но лицо у нее красное и дышит она с какими-то хрипами.
По улице надо идти осторожно — сегодня будний день. Если гард Денни увидит меня, то потащит в школу и мистер О’Холлоран с меня три шкуры спустит. Гард Денни следит за школьной посещаемостью, уж он любит погоняться за прогульщиком на велосипеде и притащить того в школу за ухо.
Около двери большого дома на Баррингтон-стрит стоит какая-то коробка. Я делаю вид, что собираюсь постучать в дверь, а сам заглядываю в коробку: бутылка молока, хлеб, сыр, помидоры, и, о, Боже, банка повидла! Под свитер все это не запихнешь. А может, взять коробку целиком? Прохожие не обращают на меня никакого внимания, так что можно и всю коробку. Как мама говорит: «Все равно повесят, так какая разница: за овцу или за ягненка?» Я беру в руки коробку, делая вид, что я мальчик-посыльный, и никто не говорит мне ни слова.
Мэйлахи и Майкл приходят в полный восторг, когда видят коробку, и тут же принимаются запихивать в рот толстые ломти хлеба с толстым слоем золотистого повидла. Альфи весь измазан в повидле: и личико, и волосы, даже на ноги и на живот попало. Мы запиваем еду холодным чаем, потому что у нас нет угля, чтобы вскипятить воду.
Мама снова бормочет, что ей бы лимонаду, и я отдаю ей половину второй бутылки, чтобы она успокоилась. Она просит еще, и я разбавляю оставшийся лимонад водой, чтоб хватило на подольше — не могу же я все время бегать по округе и таскать лимонад из пабов. Нам хорошо и весело, но тут мама начинает бредить о маленькой дочурке, которую у нее отняли, и о мальчиках-близнецах, что умерли, когда им еще трех не было, и почему Богу было не забрать кого-нибудь из богачей для разнообразия? И есть ли в доме лимонад вообще? Майкл начинает волноваться, что мама умрет, но Мэйлахи говорит ему, что никто не умирает до прихода священника. Тогда Майкл интересуется, будет ли у нас когда-нибудь снова огонь в печке и горячий чай, потому что в постели очень холодно, даже под старыми пальто. Мэйлахи советует по домам походить и поспрашивать торфа, угля, и дров, а увезти то, что дадут, можно в коляске Альфи. И Альфи с собой возьмем — он маленький и улыбается, и нас буду жалеть еще больше. Мы пытаемся отмыть Альфи от грязи, ворса и липкого повидла, но, как только на него попадает вода, он поднимает рев. Майкл говорит, что все равно Альфи в коляске загрязнится, так что нет смысла его мыть. Майкл даром, что маленький, а иногда дело говорит!
Мы катим коляску по богатому району, но стоит постучаться в какой-нибудь дом, как служанка тут же гонит нас прочь, говоря, что она сейчас вызовет кого надо, и вообще, позор таскать малыша в этой рухляди, от которой смердит хуже, чем от тележки, в которой свиней на бойню возят, а ведь мы живем в католической стране, в которой малышей следует холить и беречь, чтоб они нашу веру следующим поколениям передавали. Одной такой служанке Мэйлахи говорит:
— Поцелуйте меня в зад.
Она дает ему такую затрещину, что у него слезы на глазах выступают, и он обещает, что никогда в жизни больше ничего у богачей не попросит. И вообще, хватит просить, надо подъехать к черному ходу, перелезть через забор и взять, что захочешь. Майкл будет звонить в дверь и отвлекать служанок, а мы с Мэйлахи перебрасывать уголь и торф через забор и складывать к Альфи в коляску.
Таким манером мы обираем три дома, но потом Мэйлахи швыряет кусок угля через забор и попадает в Альфи. Тот пускается в рев, и нам приходится убегать без Майкла, который звонит в двери и получает нагоняй от служанок. Мэйлахи предлагает затащить коляску домой и вернуться за Майклом, но пока Альфи вопит, останавливаться нельзя, а то на нас и так уже грозно смотрят и говорят, что мы позорим свою мать и всю Ирландию.
Дома нам приходится попотеть, чтобы выковырять вопящего Альфи из коляски полной угля и торфа. Он замолкает только, когда я всучиваю ему хлеб с повидлом. Я боюсь, что мама сейчас вскочит с постели, но она только бормочет что-то про папу, выпивку и мертвых малышей.
Мэйлахи возвращается с Майклом, и тот принимается рассказывать о своих приключениях. Оказывается, одна богатая леди сама открыла дверь, провела его на кухню, напоила молоком и угостила пирожным, хлебом и вареньем. Она расспрашивала про семью, и Майкл ей рассказал, что у папы важная работа в Англии, а мама заболела чем-то ужасным, не встает и все время просит лимонаду. Богатая леди спросила, кто за нами присматривает, и Майкл похвалился, что мы сами за собой присматриваем, и у нас вдоволь хлеба с повидлом. Леди даже записала нашу фамилию и адрес и сказала Майклу, чтоб он был умницей и шел домой к братикам и больной мамочке.
Мэйлахи рявкает на Майкла, что тот тупица — все богачке разболтал. Теперь она пойдет и на нас донесет, и сейчас же толпа священников будет барабанить нам в дверь.
В дверь уже барабанят. Но это не священник, а гард Денни.
— Эй, есть кто дома? — кричит он. — Миссис Маккорт, вы дома?
Майкл стучит в окошко и машет рукой гарду. Я даю ему хорошего пинка, а Мэйлахи отвешивает подзатыльник.
— Я все гарду расскажу, — ревет Майкл. — Убива-а-ют, гард. По голове бьют и пинаются.
Майкл не унимается, и гард Денни кричит нам, чтоб мы сейчас же открыли дверь. Я кричу ему, что дверь открыть не могу, потому что мама слегла с ужасно заразной болезнью.
— А отец ваш где?
— В Англии.
— Откройте, я с вашей матушкой потолкую.
— Нельзя. Ни в коем случае. Она заразная. Мы все заразные. Тиф, наверное. А может чахотка скоротечная. Мы уже все пятнами пошли, а у малыша шишка на голове здоровая. От этого умирают.
Гард распахивает дверь и поднимается в «Италию», и тут как раз Альфи выкатывается из-под маминого одеяла, весь в грязи и повидле. Гард смотрит на него, на маму, на нас, снимает кепку и чешет затылок.
— Господи Иисусе и святые Мария с Иосифом, да тут и впрямь беда. Как же мама ваша так сильно заболела?
Я говорю ему, что к ней даже близко нельзя подходить, а Мэйлахи — что мы теперь, наверное, ужасно долго в школу не пойдем, и гард отвечает, что в школу идти придется, что наша обязанность учиться, а его — следить за тем, чтоб мы учились. Он интересуется, где наши родственники, и отправляет меня за бабушкой и тетей Эгги.
Те сразу начинают орать на меня и называют паскудником. Я пытаюсь им объяснить, что мама заболела, а я изо всех сил пытаюсь свести концы с концами — достаю уголь для камина, лимонад для мамы и хлеб для братьев. Про повидло им лучше не рассказывать, а то опять разорутся. И про злых богачей и их служанок тоже не надо.
Они подталкивают меня в спину до самого дома, орут на меня и позорят перед соседями. Гард Денни все так же стоит и чешет у себя в затылке.
— Глядите, стыдоба какая, — говорит он. — Даже в Бомбее и в трущобах Нью-Йорка такого не встретишь.
— Матерь Божья, Анджела, ты чего лежишь? — воет бабушка. — Что они с тобой сделали?
Мама проводит языком по сухим губам и просит еще лимонада.
