И все же он был добр, а строгим настроеньям,
Была виной его любовь к ученью.
Деревня удивлялась вся обширным знаньям,
Какие он имел и в счете, и в правописаньи.
Умел он землю мерить, дни святых всех знал,
Во всяких единицах без труда считал.
И в споре сложном отстоять свое сужденье
Священник местный признавал за ним уменье.
Мудреность и длина латинских слов всех поражали,
Сельчане, встав в кружок, им с изумлением внимали.
И каждый раз восторгам общим не было числа —
Мол, надо ж, сколько знаний голова одна вместить смогла!
Это его любимые строки, потому что они про учителя, про него самого, и это действительно так, ведь мы тоже удивляемся, как в одной голове может вмещаться столько знаний, и каждый раз декламируя стих, мы думаем о нем.
— Ох, ребятки, ребятки, — вздыхает он. — Всегда думайте своей головой, но прежде надо наполнить ее знаниями. Слышите меня? И тогда вы сможете блистать ученостью. Кларк, что значит, блистать?
— Думаю то же, что и блестеть, сэр.
— Лаконично, Кларк, и по существу.
— Ну-ка, Маккорт, составь предложение со словом «лаконично».
— Кларк ответил лаконично и по существу, сэр.
— Ловко выкрутился, Маккорт. Прямая дорога тебе, мой мальчик, в священники или политики. Подумай об этом.
— Подумаю, сэр.
— Передай матери, чтоб зашла ко мне.
— Передам, сэр.
— Да как же я пойду к мистеру О’Холлорану? — сокрушается мама. — У меня ни платья приличного, ни пальто. Зачем он хочет меня видеть?
— Не знаю.
— Ну так спроси его.
— Но как? Он же меня убьет. Если он сказал прийти с мамой, значит, надо прийти с мамой, иначе влетит.
Мама идет к мистеру О’Холлорану, и тот беседует с ней в коридоре школы. Говорит, мол, ваш сын Фрэнк должен продолжать учебу, ни в коем случае нельзя ему становиться мальчиком на побегушках, это путь в никуда.
— Отведите его к «Христианским братьям», скажите, что от меня, скажите, что он подает надежды и должен идти в старшую школу, а потом — в университет.
Еще он говорит маме, что не для того директором школы Лими становился, чтоб мальчиков на побегушках готовить.
— Благодарю вас, мистер О’Холлоран, — произносит мама.
Лучше бы мистер О’Холлоран не лез не в свое дело. Не хочу я идти к «Христианским братьям». Я, наоборот, хочу бросить школу, найти работу, каждую пятницу приносить деньги в дом и ходить в кино по субботам, как все остальные.
Спустя несколько дней мама велит мне как следует оттереть руки и лицо, потому что мы идем к «Братьям». Я заявляю, что не хочу больше учиться, а хочу работать и быть мужчиной. Мама велит мне прекратить нытье, и объявляет, что я буду учиться дальше и точка, если даже ей для этого придется полы драить, только она сначала на моем лице потренируется.
Она стучит в дверь школы «Христианских братьев» и спрашивает настоятеля, брата Мюррея. Тот выходит к нам, смотрит на маму, потом на меня и интересуется:
— Чего вы хотите?
— Это мой сын, Фрэнк Маккорт, — объясняет ма- ма. — Мистер О’Холлоран, директор школы Лими, говорит, что он подает надежды, и не могли бы вы принять его в свою школу?
— У нас нет мест, — отвечает брат Мюррей, и захлопывает дверь у нас перед носом.
Домой мы идем молча. Мама снимает пальто, заваривает чай, садится у огня.
— Послушай, — наконец произносит она. — Ну, послушай же.
— Я слушаю.
— Вот уже второй раз церковь захлопывает перед тобой дверь.
— Второй? А когда был первый?
— Когда Стивен Кэри сказал тебе и твоему отцу, что не возьмет тебя в алтарники. Помнишь?
— Да.
— А теперь брат Мюррей сделал то же самое.
— Да и ладно. Я работать хочу.
Мама поджимает губы.
— Никому и никогда не позволяй захлопывать перед тобой дверь, — сердито говорит она. — Слышишь? Никому! — Потом плачет: — Боже мой, не для того я вас рожала, чтоб вы мальчиками на побегушках стали.
Я не знаю, что еще сказать или сделать. Я лишь чувствую огромное облегчение от того, что мне не придется учиться еще целых пять или шесть лет.
Я свободен.
* * *
Мне тринадцать, почти четырнадцать. Наступает июнь — последний день занятий, и школа для меня закончится навсегда. Мама ведет меня к священнику, доктору Копару, чтобы тот устроил меня на почту развозить телеграммы.
— На велосипеде ездить умеешь? — спрашивает меня начальница почты, миссис О’Коннелл.
Я вру, что да.
— В августе приходи, — отвечает она. — Мы берем на работу с четырнадцати лет.
Мистер О’Холлоран говорит всему классу:
— Позор, что такие ребята, как Маккорт, Кларк и Кеннеди пойдут лес валить и воду таскать. Какая же это свободная и независимая Ирландия, если англичане навязали нам классовое разделение и мы выбрасываем свои таланты на помойку жизни?
— Выбирайтесь из этой страны, ребята. Поезжай в Америку, Маккорт. Слышишь?
— Да, сэр.
* * *
В школу приходят священники-миссионеры: редемптористы, францисканцы, отцы Святого Духа, и уговаривают нас отправиться с ними в дальние страны, обращать язычников в истинную веру. Я на их уговоры не поддаюсь — мне нужно в Америку. Но один священник интереснее всех остальных. Он из Ордена Белых Отцов
[105], тех самых, которые обращают бедуинов-кочевников в истинную веру и служат капелланами во Французском иностранном легионе.
Я тут же подаю прошение.
Мне нужно будет принести рекомендательное письмо от приходского священника и справку о здоровье от семейного врача. Приходской священник тут же пишет письмо — он и в прошлом году был бы рад от меня избавиться. А вот доктор удивляется:
— Это еще что такое?
— Прошение о том, чтобы меня приняли в Белые Отцы, которые обращают в католичество кочевников-бедуинов в Сахаре и служат капелланами во Французском иностранном легионе.
— Да ну? В самом Легионе? А ты хоть знаешь, на чем по Сахаре ездят?
— На поезде?
— Нет. На верблюде. Кто такой верблюд знаешь?
— Животное такое с горбом.
— Ладно бы только с горбом. У этого зверя мерзкий и пакостный характер, а еще зеленые от гнили зубы, а уж как он кусается! А где он тебя укусит, знаешь?
