– Но кто-то же должен о нем заботиться.
– Он из богатой белой семьи, Эмпория. Пусть они сами думают.
– У него никого больше нет.
– Не будем спорить. Меня больше беспокоит церковь.
– Это и моя церковь тоже. Была моей еще до того, как вы здесь появились, и вот теперь вы меня гоните?
– Просто хочу, чтобы вы на какое-то время перестали посещать службы. Пока он не скончается.
Шли минуты, Эмпория молчала. С глазами, полными слез, и высоко поднятой головой она смотрела в окно, на трепещущую под ветром листву. Байлер сидел неподвижно и рассматривал свои руки. Но вот она поднялась и сказала:
– Тогда давайте назовем это отсутствием по уважительной причине, ваше преподобие. Начнем прямо сейчас, и когда все будет кончено, я сама решу, стоит ли мне возвращаться сюда. И еще: я буду ходить к Вилли когда угодно и сколько угодно, и вы с вашими жалкими шпионами можете сплетничать обо мне, пока не лопнете.
Он проводил ее до двери.
– Ну, не надо воспринимать все чересчур болезненно, Эмпория. Мы вас любим.
– Ага. Так и чувствую эту любовь.
– И мы будем молиться за вас. И за него.
– Уверена: он запрыгает от радости, услышав это.
Фред Мейз было единственное знакомое Адриану имя адвоката в справочнике «Желтые страницы». Адриан коротко переговорил с ним по телефону, затем направил пространное письмо. И вот в пятницу, ровно в четыре дня, автомобиль, в котором сидели Мейз и его секретарша, припарковался у розового домика. Мейз вышел с портфелем, затем вытащил из багажника ящик вина, купленного в самом лучшем магазине по ту сторону железнодорожных путей. Эмпория пошла навестить Дорис, не желая мешать приватным переговорам.
Вопреки циркулировавшим по городу слухам никаких крупных финансовых активов у Адриана не было. Не существовало и таинственного завещания, составленного давно умершим родственником. Завещание, подготовленное Мейзом, заняло всего одну страничку, и, согласно этому документу, все оставшиеся на момент смерти наличные Адриана переходили Эмпории. Второй документ, куда более важный, предусматривал организацию похорон. Когда все было подписано и нотариально заверено, Мейзу предложили бокал вина, и все поболтали о Клэнтоне. Впрочем, долго это не продлилось. Видимо, Мейзу с секретаршей хотелось завершить встречу как можно скорее. Они распрощались, обошлось без рукопожатий, и уехали. И как только вернулись в контору на главной площади, стали описывать удручающее состояние, в котором пребывал парень.
В воскресенье Эмпория пожаловалась на головную боль и заявила, что в церковь не пойдет. Тем более что шел дождь. Погода стала еще одним предлогом не ходить на службу. Они сидели на крыльце, ели печенье и наблюдали за разгулявшейся стихией.
– Как голова? – спросил Адриан.
– Лучше. Спасибо.
– Ты как-то говорила, что за сорок лет не пропустила ни одной воскресной службы. Так почему сегодня не пошла?
– Просто чувствую себя неважно, Адриан. Вот и все.
– Что, поссорилась со священником?
– Нет.
– Точно?
– Я же говорю: нет.
– Ты прямо сама не своя, с тех пор как встречалась с ним на днях. Думаю, он чем-то обидел тебя. Наверное, это как-то связано со мной. Дорис заходит все реже и реже. Герман – вообще никогда. Изабель не заглядывала уже неделю. Телефон звонит все реже. И вот теперь ты не желаешь идти на службу. Если хочешь знать мое мнение, Лоутаун окатил тебя холодным душем. И произошло это из-за меня.
Она не стала спорить. Да и что толку? Адриан был прав, и все ее возражения прозвучали бы фальшиво.
От грома сотрясались оконные стекла, ветер усилился, изменил направление, вода стала заливать крыльцо. Они ушли в дом. Эмпория отправилась на кухню, Адриан – к себе в комнату. Притворил дверь, разделся до нижнего белья, растянулся на кровати. Он почти закончил «Когда я умирала», пятый роман Фолкнера, прочтение которого откладывал по вполне очевидным причинам. Однако он нашел эту книгу более понятной и доступной, нежели другие, прочитанные ранее, к тому же она была написана с юмором, что и вовсе показалось неожиданным. Через час Адриан дочитал книгу и заснул.
К концу дня дождь прекратился; небо расчистилось, стояла приятная прохлада. Съев легкий ужин из фасоли и кукурузного хлеба, они снова переместились на крыльцо, где вскоре Адриан пожаловался, что у него побаливает живот, и сказал, что неплохо бы выпить вина, как прописано в послании к Тимофею, глава 5, стих 23. Он взял вместо бокала треснувшую кофейную кружку с темными въевшимися пятнами от цикория, отпил несколько глотков. И тут вдруг Эмпория заявила:
– А знаешь, у меня тоже с животом непорядок. Может, стоит попробовать… это?
Адриан улыбнулся:
– Вот и прекрасно. Сейчас принесу.
– Нет, сиди. Я знаю, где бутылка.
Она вернулась примерно с такой же кружкой и снова устроилась в кресле-качалке.
– Ваше здоровье, – сказал Адриан. Он был совершенно счастлив, что ему есть с кем выпить.
Эмпория отпила глоток, облизнула губы и заметила:
– А что, очень даже неплохо.
– Это шардонне. Хорошее, но не первый класс. Лучшее, что было в магазине.
– И такое сойдет, – осторожно заметила она.
После второй кружки она вдруг начала хихикать. Уже стемнело, на улице было тихо.
– Знаешь, хотела спросить тебя кое о чем.
– Спрашивай.
– Когда ты понял, ну, что ты не такой, как все? Сколько тебе было?
Пауза, большой глоток вина, затем последовала история, которую Адриан рассказывал только тем, кому доверял:
– Да все было нормально, пока мне не исполнилось двенадцать. Скаутский отряд, бейсбол, футбол, походы и рыбалка – словом, обычные мальчишеские радости. Но по мере созревания я вдруг понял, что девчонки меня ничуть не интересуют. Другие ребята только о девочках и говорили, а мне было все равно. Я потерял интерес к спорту, начал читать книги по изобразительному искусству, дизайну и моде. Становился старше, другие ребята уже вовсю крутили с девочками. Все, кроме меня. И я понял: что-то со мной не так. Был один друг, Мэтт Мейсон, очень красивый парень, по нему все девчонки просто с ума сходили. И вот как-то раз я понял, что запал на него, но никому ничего не сказал. Меня преследовали самые дикие фантазии, и героем их всегда был Мэтт. Это мучило меня. Потом я стал присматриваться и к другим мальчикам, думать о них. И в пятнадцать признался себе, что я гей. К этому времени и ребята стали перешептываться за моей спиной. Я ждал и не мог дождаться, когда уберусь отсюда, начну жить как хочу.
– Ну а сожаления у тебя были?
– Сожаления? Нет, я не из тех, кто сожалеет о том, кем родился и стал. Конечно, плохо, что я заболел, но ведь каждый когда-нибудь заболевает и умирает.
