– Будем есть. – Вороненок протянул мне порезанное мясо, от которого шел пар.
Оно было жестким, и в нем отсутствовал всякий намек на соль. Я неспешно жевал, жир застывал на пальцах, от огня, точно забитый листьями слабый ручеек, сочилось тепло. В молчании мы провели больше двадцати минут, причем половину времени я дожидался, когда мой солдат будет готов говорить. У индейцев правило, что никакие дела нельзя обсуждать, пока не преломишь хлебную лепешку с гостем. За неимением последней – хлебом выступала коза.
Наконец он бросил картонную «тарелку» на пол, вытер руки об пончо, прислушался к тихому бормотанию Желтой Черепахи, который, казалось, впал в дрему.
– Почему ты все еще здесь?
Лицо Вороненка осталось непроницаемым, но было видно, что он не понял вопроса, и я уточнил:
– Остался в Риерте. В чужой стране, не вернулся домой, в Конфедерацию.
– Много причин, ганнери. Страна моего народа сильно изменилась из-за бледнолицых. Нас согнали с наших земель, заставили покинуть леса, прерии и горы, уйти на запад. Жить по чужим законам и правилам. Там, на мертвых камнях. Наш образ жизни не ценен для вас, дома, покрытые корой вяза, разрушают, стада бизонов уничтожают и складывают из их черепов высокие горы, закрывающие луны. Нас заставляют перестать почитать предков и приказывают поклоняться не волку, бизону и угрю, а кресту. Наших детей отбирают, отдают на воспитание бледнолицым и принуждают служить им, точно угли
34. Та страна для меня так же чужда, как и эта. Моей родины не стало еще при моем отце, так что нет разницы, где течет твоя жизнь. Конфедерация Отцов Основателей не имеет ничего общего с Землей Где Поют Ветра. Она в прошлом.
Он никогда не говорил об этом со мной, и я немного удивленно произнес:
– Но вместе с тем ты вступил в армию и сражался на их стороне.
– Это не мое желание. – Он расправил плечи. – Предки сказали.
Да уж. У каждого были свои резоны влезть в самую большую бойню в истории человечества. Одному нашептали бестелесные покойники, другой купился на агитационные плакаты, наштампованные государственной машиной пропаганды.
Вороненок сложил пальцы, показал мне движение левой рукой, но я только покачал головой. У его народа много слов, которые они не произносят, а показывают. К сожалению, мое знание языка жестов мухеноков не так глубоко, как бы мне хотелось.
– Предназначение, – подумав, подобрал слово Вороненок. – Желтая Черепаха говорит, что нам рано уезжать. Тени мертвых просят нас быть в мире трусливых убийц.
Вот это я понимал. Индейцы осуждают прогресс, хотя большинство из них не знает такого термина. Ведь, по сути своей, прогресс узаконил убийства и превратил их из сложной работы в довольно легкое дело. Раньше людям приходилось стараться для того, чтобы лишить жизни врага. Брать секиру, подходить к нему вплотную, видеть его глаза, чувствовать дыхание. И когда ты побеждал, то слышал, как ломаются ребра противника, как он кричит от боли, плачет, зовет мать, облив твое лицо каплями горячей крови.
Ты принимал его смерть. Брал за нее ответственность на себя. Становился воином. Радовал предков доблестью и мастерством.
Теперь же все слишком сильно изменилось. Правильно наведи пушку, отправь снаряд на десяток миль, куда-то в совершенно невидимое тобой место, и что там произойдет дальше – уже не твоя забота. Ты никогда не увидишь трупов тех, кого убил. Не примешь их дух и не проснешься от осознания содеянного.
– Но ты на тропе войны. – Я коснулся двумя пальцами губ, этот жест я как раз знаю, он означает «посмотри на себя». – Краска на твоем лице.
– Приходили дурные люди, и я дрался.
– А они? Они дрались?
Вороненок скрестил предплечья быстрым жестом, и Желтая Черепаха, очнувшись, пояснил:
– Нет. Они считали себя охотниками, а моего брата глупым бобром, который не знает, когда к нему подкрадываются.
Понятно. Значит, где-то среди кладбища кораблей есть теперь и кладбище глупцов.
– Я прогнал твоего волка, – голова говорила негромко, и мне пришлось податься назад, чтобы ее слышать. – Но он вновь наберется смелости и вернется. Ты стоишь на краю Великого каньона, брат, и можешь упасть вниз, наступив на первый ненадежный камень. В мире предков семена твоей души прорастут вновь.
Утешение так себе.
– Спасибо, Желтая Черепаха, – теперь слово «желтый» я сказал легко. Цвета вновь вернулись ко мне, но я уже не удивлялся.
– Ты пришел за помощью? – Вороненок смотрел куда-то в сторону.
– Да. Мне нужны твои перья.
– Будет большая война, – шепнул Черепаха, глядя на меня сквозь зашитые веки. – Много крови. Хорошая песня для воина. И огонь сожжет многих. Ты мог бы красить лицо, как и мой брат.
– Боюсь, в городе меня не поймут и примут за сумасшедшего.
– Да, – печально произнес мертвец. – Бледнолицые любят красиво одеваться, много есть и спать на перинах. Они забыли свое прошлое, стали изнеженны и жестоки, как неразумные дети. Вороненок поможет тебе.
Младший брат всегда принимал решения в подобных вопросах. Без него мой солдат никогда не связывал перышки.
– Когда тебе нужно? – Индеец получил разрешение и остался доволен этим.
– Как только ты сможешь.
Он обдумал мои слова и резко наклонил голову, застыв так, что означало принятие решения.
– Значит, сегодня. Ты ждешь. Он встал и вышел неслышно.
Вместе с Кроуфордом они часто уходили в разведку. Высокий индеец и маленький несуразный коротышка. Растворялись среди зимнего леса, порой возвращаясь через несколько дней, когда мы уже считали, что их обоих прикончили искиры. Они приносили ценные сведения или, что еще более важно – еду для тех, кто защищал «Матильду».
И скальпы.
– Они-ва сото! Они-ва сото! – кричали искиры.
Мы все были демонами зимнего леса, но некоторые из нас – в особенности.
Я расположился у стены, подстелив картонку на ледяной пол, наблюдая за тем, как догорает огонь, который нечем было кормить. Желтая Черепаха висел рядом, молчал, но я чувствовал, что он здесь, а не унесся куда-то разговаривать с бесплотными душами предков.
Несколько раз мне чудилось, что из глубины корабля раздаются тихие стоны, словно там томится привидение. Вполне возможно, так и было. Например, призрак этой посудины, использованной и брошенной ржаветь до скончания века на мелководье.
Вороненок вернулся, когда тени стали глубже, а от пламени ничего не осталось. В руке он нес большую окровавленную чайку, добытую с помощью удачного броска камнем. Индеец сел на корточки, одним ловким ударом отрубил томагавком лапы птице и кинул их в остывший пепел, который сизой потревоженной дымкой поднялся в воздух, но вместо того, чтобы вновь осесть, остался висеть странным облаком, приняв форму листа вяза.
