И радовались на Горе Небес и Земли Ану и Энлиль своим творениям. Зерно же и Овца затеяли ссору:
— Не гордись, сестра, дарами своими, ибо не ты, а я героям силу даю. Не ты, а я — царских дворцов сытость. И пастух, что тебя пасет, сыт мной — не тобой. Что ж ты молчишь, Овца? Признай превосходство мое.
И отвечает Овца Зерну:
— Это меня, Зерно, Энлиль, владыка небес, с горы своей опустил, нити, что Утту ткет, взяты не от тебя. Я — пропитанье мужей, бурдюк с прохладной водой, ноги мужей я берегу от песка и раскаленных камней, сладкое масло я, меня воскуряют богам, в моем одеянии царь судит на троне своем, я облаченье жреца, когда он идет к алтарю. Можешь ли ты, Зерно, в этом сравниться со мной? Что ж ты молчишь, Зерно? Где твое хвастовство?
И сказало Зерно Овце:
— Когда поставят пиво на стол, дар мой хмельной, и вынут из печи хлеба, придет тебе конец. Слышишь, как точат ножи? В вечных бегах твоя жизнь. Гонят палкой тебя с поля, где я расту. Ветер, что рвется с высот, твой разрушает хлев, мне же он нипочем.
— Гонят, и я ухожу, — отвечает Овца Зерну. — Тебя ж и потомство твое вяжут, как взятых в плен, и, притащив на гумно, палками насмерть бьют и превращают в пыль. Сутью твоей, Зерно, до краев заполняют квашню и, зажигая печь, ставят в огонь. Не украшаешь ты стол, а служишь сидящим за ним пищей так же, как я.
Зерно и Овца продолжали свой спор, но боги от него свой слух отвратили.
— Отче Энлиль! — Энки произнес. — Пусть Овца и Зерно вместе по миру идут! Доли три серебра их упрочат союз. Но две из них Зерну отдадим. Пусть склонится Овца пред Зерном, да и остальные все преклонят колени, и тот, кто серебром владеет, кто имеет быков и овец, в воротах у того, кто зерно сохраняет, пусть постоит.
Так по воле Энки закончился спор Овцы и Зерна.
Песня Быка-пахаря
Шагает бык, блестят бока,
Кормилец наш на все века.
Живут одним твоим трудом
Великий царь и царский дом.
Трудись, трудись, Энлиля сын,
Черноголовых господин!
Пойду без хитрости в душе
Я к матушке моей Нанше
[205].
Я с поля соберу росу
И ей напиться принесу.
И будет волею судеб
Готов взращенный мною хлеб.
Селянин! Вволю ешь и пей.
Недаром мне кричал «Эгей!»
И понукал к труду меня
С зари и до заката дня.
И догоняет он быка
И в разговор вступает с ним:
— Моя работа нелегка,
Но я всегда неутомим,
На морде шерсть моя густа,
Спина, как в юности, чиста.
— Не наделен ведь ты умом.
Когда-то под твоим ярмом
Во имя сытости земли
Мы плуг тяжелый волокли
Весь день у неба на виду.
Плетьми хозяин Эмкиду
[206]Благословляет нас к труду.
Бык — земледельцу, не спеша:
— Поля благие орошай,
Пусть даже не пройдут дожди,
Земля для нас зерно родит.
Эгей! Живей Быка гони,
Святое поле борони,
И у Энлиля на виду
Веди святую борозду.
И бог Нинурта, наш пастух,
Поднимет добрым пивом дух
[207].
Спор Плуга и Мотыги
[208]Могучему царскому Плугу дочь бедняка Мотыга однажды бросила вызов, призвав его к трону Энлиля. Горластая от природы, далекая от благородства, она возвысила голос:
— Напрасно ты бороздою, бездельник, гордишься длинной. Ведь нет никакого толку земле от твоих отвалов. Ведь ты же не роешь яму, не добываешь глину, и кирпичей не лепишь, и стен ты не укрепляешь, в арыки, что мною прорыты, не направляешь воду.
Брезгливо взглянув на Мотыгу, Плуг речь свою начинает размером, какой услышать ему привелось однажды:
— Взгляни на меня, деревяшка! Взгляни, как я безупречен. Сам царь под пение лютни мою рукоять сжимает и день этот праздником людным в календаре отмечает. И нет мне равного в мире. Я целину поднимаю. Я — землемер Энлиля. Благоговенье и трепет в людях я порождаю. Я — куча зерна золотого, всему народу податель. Пошевели мозгами, Мотыга, кто кормит нищих колосками — я или ты? И незачем мне, сестрица, в грязи с тобой копошиться. У моего сарая может всегда поживиться бедняк остатком соломы. Мне быть в этом мире князем, тебе ж — в непролазной грязи весь век, как рабыне, лазить.
Земледельцы. Рельеф из дворца царя Санхериба в Ниневии. Британский музей. Лондон
Ответила Плугу Мотыга:
— Пойми, нет в грязи позора, как и в работе малой. Ведь ею возносится город. Она украшает каналы, они не тобой ведь прорыты. Тружусь я себе в убыток, не числюсь среди чистоплюев. Черноголовых кормлю я на протяжении года. Твоя ж краткосрочна работа. Великой славы не жажду, рою рвы и колодцы, но место в хижине каждой для малой Мотыги найдется. И когда у костра соберутся после работы люди, им о Мотыге куцей полезно услышать будет. Ведь ею руки Энлиля твердь от воды отделили.
И завершилась на этом судебная перебранка. Мотыга добилась победы и стала богам служанкой, и место нашлось Мотыге в царских покоях великих. Вещи, что в доме Энлиля от бедняков носы воротили, кланяться низко привыкли рабыне за десять сиклей.
Саргон, царь Аккада
(Миф аккадян)
Я — Шаррукен
[209] — царь могучий, владыка Аккада, мать моя жрица
[210], не знал своего отца я
[211], брат же его в горах обитает. Город мой — Ацупирану
[212], на берегу он реки Евфрата.
