Лужайка была сплошь усеяна людьми, которые окружали ее со всех сторон, но с вершины холма открывался хороший обзор, и Келси мгновенно оценила обстановку. У подножия склона, рядом с подвесным мостом, стоял длинный стол. Сидевшие за ним люди были явно какими-то чиновниками: все были одеты в идентичные костюмы темно-синего цвета. От стола сквозь толпу змеились несколько длинных очередей.
Рядом со столом стояли в ряд прямоугольные клетки, при виде которых у Келси вырвался долгий болезненный вздох. Каждая была величиной приблизительно десять на двадцать футов и футов восьми в высоту. Пол был деревянный, но решетки были сделаны из мортийского железа, с прочным ромбовидным плетением. Келси насчитала десять клеток, а когда толпа на мгновение сдвинулась, она увидела, что каждая стоит на огромных деревянных колесах. Солдаты в черной форме тирлингской армии уже начали сгонять мулов к последней в ряду клетке.
Даже на расстоянии было видно, что клетки активно использовались: на каждой решетке были видны следы ударов. Попытки побега? Их наверняка было немало. Три клетки, стоявшие дальше всего от стола, были уже плотно набиты людьми. Пленники внутри двигались – Келси видела, как клетку качает, когда они смещались к внешней стенке. Где-то кто-то кричал. Перед глазами Келси возникла фотография из какой-то книги Карлин: железнодорожный вагон, так плотно забитый людьми, что некоторые из них лишались пальцев или половины стопы, когда двери закрывались. Что это была за сцена? Келси никак не могла припомнить, но сходство было безусловным. Люди, словно скот, согнанные в клетки, где им нечем дышать.
Вокруг клеток толпились родственники, говорили с теми, кто внутри, держали их за руки или просто бродили вокруг. Солдаты, что находились неподалеку, сурово смотрели на толпу в ожидании момента, когда кто-нибудь из родственников потеряет контроль над собой. Однако почти все собравшиеся вели себя пассивно, и это Келси показалось самым ужасным. Ее народ был забит. Это было ясно при взгляде на длинные аккуратные очереди, тянувшиеся к чиновничьему столу, на то, как семьи окружали клетки, ожидая, когда их близких увезут прочь, будто отправка была неизбежной и неумолимой, как смерть.
Внимание Келси привлекли две клетки, стоявшие ближе всего к столу: они были меньше остальных, а решетки на них чаще. Обе были заполнены совсем маленькими детьми, не старше девяти-десяти лет. Детские клетки были не так плотно забиты, как взрослые, – в них было немного места, чтобы двигаться, но большинство детей прижимались к решеткам, протягивая руки к родителям.
Темноволосая женщина, отчаянно пытавшаяся дотянуться до первой клетки, внезапно неистово закричала. Ее муж так же отчаянно пытался оттащить ее назад, но он был грузного телосложения, а она превосходила его проворством. Сколько бы он ни хватал ее за руки, за одежду, она все равно умудрялась высвободиться и продолжала рваться к клетке. Наконец, он ухватил ее за волосы и резко поднял в воздух. Женщина кулем повалилась на землю, но спустя мгновение снова вскочила на ноги и рванулась вперед.
Охранявшие клетку солдаты, очевидно, были на пределе терпения: они беспокойно следили за движениями матери, не зная, стоит ли вмешиваться. Ее крик разносился над лужайкой, срываясь в хриплое карканье, и силы ее, похоже, были уже на исходе. Наконец, муж одержал верх, плотно ухватив ее за шерстяное платье. Он оттащил ее на безопасное расстояние от клеток, и солдаты вновь приняли расслабленные позы.
Однако мать продолжала что-то надрывно выкрикивать, и Келси отчетливо различала ее голос даже с вершины холма. Супруги стояли, глядя на клетку, в окружении нескольких детей. Келси никак не могла их сосчитать. Зрение ее вдруг расфокусировалось, руки, державшие поводья, задрожали. Она ощутила внутри себя что-то пугающее – что-то такое, о чем она никогда не думала в коттедже в своем тихом спокойном детстве. Внутри нее был кто-то иной – не та девушка, которой она была всю свою жизнь. Этот кто-то пылал в огне. Сапфировый кулон жег ее грудь, словно раскаленное клеймо. Казалось, ее кожа вот-вот лопнет, обнажив совершенно другого человека.
Булава мягко тронул ее за плечо, и она обернулась, глядя на него безумными глазами. Он протянул ей свой меч.
– Правильно это или нет, но я вижу, что вы собрались сделать, госпожа. Возьмите меч.
Келси взялась за рукоять, которая приятно легла в руку, хотя лезвие было для нее слишком длинным и тяжелым.
– А как же ты?
– У меня много оружия, и здесь наши друзья. Этот меч только для видимости.
– Какие друзья?
Медленно и как бы ненароком Булава поднял вверх ладонь, сжал ее в кулак и снова опустил. Келси на мгновение застыла в ожидании, рассчитывая, что, возможно, над ними разверзнутся небеса. Она почувствовала какое-то движение в толпе, но не могла понять, что происходит. Булава же, похоже, был удовлетворен и снова повернулся к ней.
– Ваш ход, госпожа.
– Если я закричу, меня услышат?
– Позвольте, я буду кричать, раз уж у вас пока нет настоящего глашатая. Все внимание обратится к вам во мгновение ока.
Булава сделал еще одно едва заметное движение руками, причем губы его сложились в этот момент в озорную улыбку.
– Коли я воплощенное отчаяние, Лазарь, то ты сама Смерть.
– Не вы первая так говорите, госпожа. Крепче держите меч и ни на шаг не приближайтесь к Цитадели. Лучников я не вижу, но это не значит, что их нет.
Келси решительно кивнула, хотя в глубине души ей хотелось взвыть. Вид у нее был удручающий: простая чистая одежда, которую ей дал Ловкач, теперь была вся заляпана грязью, края штанов порваны. Доспехи Пэна казались по меньшей мере вдвое тяжелее, чем утром. Ее длинные засаленные волосы, выбившись из-под заколок, свисали темными прядями на лицо, а со лба лился пот, застилая глаза. Она вспомнила свои мечты о том, как она въедет в столицу на белом пони с короной на голове. Теперь же ей предстоит появиться перед народом после многолетнего изгнания, нисколько не напоминая королеву.
Стоящая перед детской клеткой мать снова начала рыдать, не обращая внимания на детей, в страхе цепляющихся за ее юбки. Келси снова оглядела вставшую перед ней картину, увидев ее свежим взглядом, и укорила себя: «Кого волнуют твои волосы, дура? Посмотри, что тут происходит».
Ей вдруг вспомнился один воскресный день, когда ей было семь лет, и Барти собирался поехать в деревню, чтобы продать мясо и шкуры. Он делал это каждые три-четыре месяца, но в тот раз Келси решила, что хочет поехать с ним. Ей так сильно этого хотелось, что она искренне считала, что умрет, если не поедет. Она закатила истерику, катаясь по ковру в библиотеке со слезами и криками, в бессилии колотя ногами по полу.
Карлин терпеть не могла подобные сцены. Она попыталась было урезонить Келси, но через несколько минут просто вышла из комнаты. В итоге Барти усадил ее на колени, утирал слезы и утешал ее, пока она не выплакалась.
– Ты драгоценность, Кел, – говорил он. – Ты как золото или рубины. Если бы кто-то узнал, что ты здесь, тебя бы похитили. Ты ведь не хочешь, чтобы тебя похитили у нас, правда?
