– Не успеешь.
Жавель поднял глаза и увидел, что тот снова улыбается своей холодной улыбкой.
– А если и успеешь, все равно умрешь.
Жавель обескураженно посмотрел на него. Сидевшая подле Торна женщина издала высокий визгливый смешок, напоминавший лязг ржавых дверных петель.
– Я подмешал в твой напиток яд, стражник. Если не получишь от меня противоядие в течение десяти минут, подохнешь в муках.
Жавель посмотрел на свой пустой стакан. Мог ли Торн что-то подсыпать туда? Мог, пока Жавель пялился на проклятую альбиноску. В Тирлинге было полным-полно разнообразнейших ядов, действующих как медленно, так и быстро, но способен ли Торн на такое? Конечно, способен. Он истязал пятилетнюю девочку на глазах у ее родителей, так что понятие о недопустимых поступках было для него бесконечно далекой областью, куда он не удосуживался заглянуть. К тому же он не лгал: достаточно было одного взгляда в его ледяные голубые глаза, чтобы понять, что он говорил правду. Жавель заметил, что альбиноска с обожанием взирает на Торна, не сводя с него своих розоватых глаз.
– Знаешь, что самое неприятное в моей работе? – спросил Торн. – Никто не понимает, что это всего лишь бизнес. На моей памяти люди раз пятнадцать пытались напасть на поставку где-нибудь на пути от Нового Лондона к мортийской границе. Обычно это происходило сразу за Критой, где на много миль вокруг нет ничего, кроме бескрайних полей, и в пшенице можно укрыть целую армию. И, знаешь ли, десять раз мне удавалось их просто отговорить. Это было несложно, так что я даже не стал их наказывать.
– Ну конечно, – пробормотал Жавель. Сердце тревожно заколотилось в груди, и ему показалось, что в животе, где-то чуть ниже пупка, что-то сжалось. Ему не удалось убедить себя, что это ощущение – лишь плод воображения, но и в обратное тоже не верилось. Он мог бы напасть на Торна прямо сейчас, прежде чем яд сделает свое дело. Но Торн был готов к нападению, у него не было форы.
– Я правда их не наказывал, – продолжал Торн. – Я просто объяснял им ситуацию и отпускал на все четыре стороны. Потому что это всего лишь бизнес. Они поступали дурно, но не причиняли вреда моим клеткам, лишь распугивали лошадей, а это легко исправить. Поставка задерживалась не больше чем на пять-десять минут. Я не наказываю людей за ошибки, во всяком случае, в первый раз.
– А как же остальные пять раз?
В глазах Торна загорелось неприятное самодовольство, и Жавель ощутил в желудке спазм, напоминавший острое несварение. Пока это причиняло лишь дискомфорт, но он чувствовал, что ему может стать намного хуже, и очень быстро.
– Остальные не захотели разговаривать. Я посмотрел этим людям в глаза и понял, что могу сколько угодно разглагольствовать, но они все равно попытаются напасть. Некоторые не понимают или не хотят понимать, что они проиграли.
Жавель возненавидел себя за этот вопрос, но не смог удержаться:
– И что вы с ними сделали?
– Сделал их наглядным примером, – ответил Торн. – Некоторые не умеют просчитывать наперед, но наглядный пример всегда работает. Конечно, я сожалею, что пришлось так поступить…
«Да уж конечно, жалеешь ты, ублюдок, – подумал Жавель. – Так уж и жалеешь».
– Но это действительно было необходимо. Ты бы удивился, узнав, как быстро люди усвоили мой урок. Вот, взять, к примеру тебя.
Медленный терпеливый тон Торна был невыносим. Жавелю казалось, что он снова оказался в классной комнате, по которой ни разу не скучал с того момента, как в двенадцать лет сбежал из дома. Он посмотрел на женщину, обнаружил, что ее невидящий взор обращен прямо на него, и быстро отвел глаза.
– Ты вбил себе в голову, что можешь выхватить свой нож и одолеть меня. Можно подумать, я не был готов к этому еще вчера. И даже позавчера. Как будто я не был готов к этому со дня своего рождения.
Жавелю вспомнился слух, который он однажды слышал: мать Торна была проституткой в Кишке и продала его работорговцу, когда ему было всего несколько часов от роду. Живот снова скрутило, на этот раз сильнее, будто кто-то резко просунул пальцы в его пупок, схватил внутренности и крепко сжал. Он откинулся назад, медленно дыша и стараясь вернуться мыслями к своему плану, но боль перекрывала навеянную виски отвагу. Жавель всегда боялся боли, как дитя.
– Так что, Жавель, вопрос такой: будешь ли ты пытаться на меня напасть или же хочешь поговорить о деле?
– Поговорить о деле, – выдохнул Жавель. Мысли о ноже оставили его. Теперь он мог думать лишь о противоядии. Он сам удивился, до чего сильно все еще хотел жить.
– Отлично. Поговорим о твоей жене.
Элли.
– Что с ней?
– Она жива.
– Чушь! – огрызнулся Жавель.
– Нет, это правда. Она жива и хорошо устроилась в Мортмине, – Торн склонил голову набок, уточнив: – Относительно хорошо.
Жавель скривился.
– Откуда тебе знать?
– Я просто знаю. Я даже знаю, где она.
– Где?
– Э, зачем же мне открывать все карты? Тебя это на данный момент не касается. Тебе достаточно знать, что мне достоверно известно, где она, и более того, я могу вернуть ее.
Жавель ошеломленно посмотрел на него. Откуда-то из глубин его памяти вспыло кое-что, о чем ему совсем не хотелось вспоминать: день рождения Элли, лет девять или десять назад. Она мельком упомянула, что хотела бы получить в подарок кросны
[8], поэтому он пошел в лавку со всякими женскими штуками и прикупил парочку, что показались ему вполне качественными и приемлемыми по цене. Элли выглядела очень довольной, но в последующие месяцы кросны валялись на дне ее швейной корзины. Жавель ни разу не видел, чтобы она ткала, но был слишком озадачен и обижен, чтобы спрашивать, в чем дело. Но затем, спустя полгода после дня рождения, Элли достала их и начала споро мастерить шапки, перчатки и шарфы, а потом свитеры и даже одеяла. Жалованье Жавеля было небольшим, но его всегда хватало на то, чтобы покупать пряжу для жены, и к тому времени, как выпал ее жребий, она сама делала большую часть их зимней одежды, которая была теплой и удобной.
После того как Элли увезли в Мортмин, Жавель все никак не мог заставить себя убрать ее вещи: швейная корзина по-прежнему стояла у камина, а на кроснах болталась незаконченная шапка. Ему нравилось смотреть на эту корзину, полную заготовок: казалось, что Элли просто уехала погостить к родителям и скоро вернется. Порой, особенно сильно напившись, он садился у камина и ставил корзину себе на колени. Он никогда никому не признался бы, что это помогало ему заснуть.
И все же то, как она вела себя в эти полгода, было совсем не характерно для Элли, которая сама признавалась, что даже маленькой девчонкой ей не терпелось добраться до новых вещей, как только они попадали в дом. После того как Элли увезли, Жавель нанял женщину, которая стала обстирывать его и убирать дом. Через несколько недель он взял швейную корзину и показал служанке кросны, спросив, что с ними не так. Тут он и узнал, что это были вовсе не кросны, а вязальные спицы. Ткачество и вязание были совершенно разными видами рукоделия, это было известно даже Жавелю, хотя объяснить разницу он бы не смог.
