«Неужели я трус?»
Когда началось нападение, узники снова нашли в себе силы кричать и теперь громко звали на помощь. Это настолько сильно напоминало звуки скотобойни, что Жавелю хотелось зажать уши. Он подумал, что надо попытаться вытащить беременную женщину, но это было бы сущим безумием. В темноте ничего не было видно, и ему было страшно. Ему вспомнились разгульные ночи в Кишке, когда он лениво мечтал, как будет ловить торговцев детьми, отдавать их в руки правосудия, совершать геройские поступки. Но потом всегда наступало утро, и солнечный свет и похмелье рушили все его грандиозные планы. Он подумал о Келлере и о пленных молоденьких девушках. Некоторые были изнасилованы: Жавель уже не мог отрицать этого, даже перед самим собой. Одна из них, которой было никак не больше двенадцати, всю дорогу от Хеймаркета надрывно плакала.
Но здесь утро не наступит, внезапно осознал Жавель. А в темноте можно столько всего сделать.
Он вложил меч в ножны и вынул из-за пояса нож, затаившись. Стражи Ворот всегда держались вместе, и через несколько минут к нему подошел Келлер, чего Жавель и ждал.
– Не наша стихия, а, Жавель?
– Да уж, – согласился тот. – Никогда не думал, что буду скучать по ночному караулу.
Они постояли в молчании еще пару мгновений. Жавель собирался с духом, чувствуя, как кровь разносит по телу адреналин.
– Тебе не кажется, что у той клетки дверь плохо заперта?
– У какой клетки? Я ничего не вижу.
– Вон там, слева.
Келлер отвернулся, и Жавель сразу же напал на него сзади. Он был меньше, но быстрее, поэтому успел полоснуть ножом по его горлу и вовремя отступить назад, чтобы противник не успел схватить его. Келлер издал булькающий звук, ловя ртом воздух, и Жавель с удовлетворением услышал, как громадное тело с глухим стуком рухнуло на землю. Его сердце пело, по венам растекалась отвага. Что бы сделать дальше?
Ответ пришел мгновенно: надо открыть клетки. Он отопрет двери клеток и всех выпустит, точь-в-точь как Королева в тот день на крепостной лужайке.
Жавель стал пробираться вдоль каравана, но не успел ступить и нескольких шагов, как наткнулся на еще одно тело. Вокруг по-прежнему шла битва, и земля была усеяна трупами. Торн был прав: нужно было больше света.
Стоило ему подумать об этом, как он понял, что стал видеть окружающие предметы: тусклое янтарное сияние высветило несколько пар сражавшихся и ближние клетки с другой стороны полукруга. Кто-то разжег огонь. Двайн наверняка разозлится, но Жавель почувствовал лишь облегчение.
Но в этот момент раздались по-настоящему душераздирающие крики. Одна из женщин издала оглушительный визг, постепенно перешедший в ужасающий, зловещий вой, который никак не прекращался, в конце концов заставив Жавеля зажать уши ладонями. Он опустился на колени с мыслью: «Когда-нибудь же она выдохнется». Может, так и случилось, но было уже не разобрать, потому что внезапно они все закричали, превратив весь мир в один сплошной женский крик. Повернувшись, Жавель увидел огонь и понял, что сделал Торн.
Четвертая клетка слева была охвачена пламенем, дверь уже сгорела, и находившиеся внутри женщины визжали, прижимаясь к дальней стенке, пытаясь спастись от пламени.
Торн стоял футах в десяти от клетки с факелом в руке, неотрывно глядя на огонь, и Жавель увидел в этих светло-голубых глазах истинное зло. Не коварство, а нечто гораздо худшее: зло, рожденное от полного отсутствия совести, зло, которое не считало себя таковым и потому могло оправдать что угодно.
Зло, просчитывавшее все наперед.
Две женщины уже были охвачены огнем, Жавель отчетливо видел их сквозь грубо сколоченные решетки. Одной из них была мать Уильяма и Джеффри: она колотила руками по охваченной огнем юбке, пытаясь сбить пламя, и звала остальных на помощь, но те в своем отчаянном стремлении спастись не замечали ее мольбы. Вторая женщина уже превратилась в пылающий факел – темный извивающийся силуэт с простертыми из пламени руками. Спустя мгновение, показавшееся Жавелю бесконечным, руки обвисли как плети, а тело рухнуло на пол. Лица у женщины больше не было, лишь черное пятно, которое продолжало гореть, распространяя пламя по полу клетки.
Остальные женщины продолжали кричать, и их вопли звенели в голове Жавеля леденящей кровь какофонией, которую он наверняка будет слышать до конца своих дней. Они кричали не переставая, и у всех, казалось, был голос Элли.
Он метнулся к вещам Беденкуров, которые валялись по другую сторону потухшего костра. Хьюго всегда носил с собой топор. Оба брата первыми заступили в караул, но в бою от этого орудия было мало толка. Жавель разорвал мешок с оружием, отбрасывая в сторону мечи и лук, после чего наконец показалось тускло блестевшее мощное лезвие. Топор был слишком тяжел для Жавеля, но ему все же удалось его поднять. Подбежав к клеткам, он понял, что сможет и замахнуться. Огонь уже перекинулся на волосы и лицо матери Уильяма и Джеффри. Ее платье сгорело, и та часть разума Жавеля, которая всегда сохраняла трезвость и отстраненность в подобных ситуациях, понимала, что ребенок в ее чреве уже погиб. Но даже пламя не могло остановить мощный голос женщины. Она все кричала и кричала.
Жавель нанес первый сокрушительный удар по прутьям. От них полетели щепки, но они устояли.
«Мне не хватит силы».
Он прогнал прочь эту мысль и замахнулся снова, не обращая внимания на острую боль, пронзившую левое плечо. Перед глазами у него стояла Элли, с любовью смотревшая на него: это было еще задолго до женитьбы, когда никто из них не задумывался ни о лотерее, ни о чем-либо вообще.
Воздух наполнился тошнотворной вонью паленой шерсти, горящей плоти и обугленной кожи. Жавель проигрывал в схватке с огнем. Мать Уильяма и Джеффри умерла где-то на пике этой борьбы: только что она еще кричала, но вот крики оборвались, и в проблеске холодной ненависти стражник решил убить Арлена Торна. Но тот уже скрылся из виду: бросив факел, он исчез во тьме.
Женщины по-прежнему прижимались к дальней стене клетки, но кричали теперь только находившиеся в задних рядах: тех, кто стоял ближе к огню, окутал дым, и теперь они лишь надрывно кашляли. Юбки некоторых узниц уже лизали языки пламени. У самого Жавеля от дыма слезились глаза, а кожа на руках, казалось, запеклась от жара. Он не обращал на это внимания и продолжал орудовать топором, чувствуя, что тот перерубил один из прутьев. Но всего лишь один. Было слишком поздно.
«Элли, прости меня».
Его кожа загорелась. Бросив топор, он упал на колени, зажимая уши руками, но все равно продолжая слышать их вопли.
Затем все вокруг залил голубой свет.
Футах в пятидесяти от горящей клетки Келси заметила, что с боков ее прикрывают несколько всадников. Это были люди Ловкача, в черных масках, которые двигались с ней в ногу и на ходу пускали стрелы. Возможно, это было лишь видение, но ее это уже не волновало. Ничто на свете не имело значения, кроме этих женщин в клетках. Она за них отвечала. Она, Королева Тирлинга.
