То, что Адриан Вулдридж и Джон Миклтуэйт в книге «Четвертая революция» называют «либеральным государством», по-видимому, началось с Джона Локка, отстаивалось Томасом Джефферсоном, нашло самого убедительного защитника в лице Джона Стюарта Милля и достигло радикальных высот с Ричардом Кобденом. Но, оглядываясь назад, мы видим, что «либеральное государство» никем не было изобретено. Оно возникло и развивалось по собственным законам.
Контрнаступление власти
Однако в XIX в. началась отмена прогрессивных достижений Кобдена. В конце 1870-х гг. в управляемой Бисмарком Германии был значительно завышен курс государственной валюты, что привело к рецессии. Причина заключалась в притоке 5 млрд франков из Франции, которые Франция была вынуждена выплатить за возврат территорий, захваченных Германией в ходе франко-прусской войны. Рецессия и выборы более консервативного правительства после попытки убийства кайзера вынудили Бисмарка в 1879 г. ввести пошлины на «железо и рожь», чтобы защитить промышленность и сельское хозяйство страны. Это было первым шагом в долгой череде повышения пошлин, продолжавшейся до начала Первой мировой войны и затронувшей США, Францию и Латинскую Америку. Только Великобритания вплоть до начала XX в. не вводила пошлин и не отвечала санкциями тем, кто это сделал. Несмотря на давление со стороны Джозефа Чемберлена и поддерживавшей его партии тори по поводу «пошлинной реформы», Великобритания почти с религиозной преданностью проводила линию свободной торговли до и после Первой мировой войны. Затем постепенно либеральная партия была выжата правыми консерваторами и левыми лейбористами-протекционистами. И все же общие пошлины были введены Невиллом Чемберленом только в 1932 г.
Возврат протекционизма был частью промышленной контрреволюции (по определению Бринка Линдси
[54]), начавшейся в последней четверти XIX в., когда прогрессисты и радикалы вдруг решили, что государство перестало быть их врагом, а стало другом. Родился новый союз между ностальгирующими реакционными консерваторами, желавшими сохранить иерархию и использовать инновационный процесс, запущенный промышленной революцией, и прогрессивными реформаторами, считавшими, что государство должно осуществить социальные реформы. Дейрдре Макклоски пишет: «Дети буржуа вдохновились… возрождением секуляризированной веры, называемой национализмом, и секуляризированной надежды, называемой социализмом». Подтверждение вы можете найти у Карла Маркса и Фридриха Энгельса, боявшихся экономических изменений: «Беспрестанные перевороты в производстве, непрерывное потрясение всех общественных отношений, вечная неуверенность и движение отличают буржуазную эпоху… все застойное исчезает, все священное оскверняется» («Коммунистический манифест»). Или почитайте Уильяма Морриса
[55] и его друзей-социалистов, оплакивавших утрату стабильной, простой, средневековой «доброй старой Англии» и желавших выстроить новый социалистический Иерусалим по мотивам легенд о короле Артуре.
Этот переход прекрасно виден в искусстве. В начале XIX в. многие поэты, романисты и драматурги были горячими сторонниками классического либерализма, свободной торговли и ограниченного влияния государства. Загляните в произведения Шиллера, Гёте и Байрона. В «Риголетто» и «Аиде» Джузеппе Верди звучат весьма либеральные рассуждения о природе власти. Открытое торговое общество освободило людей искусства от гнета патронажа, так что они могли продавать свои работы на открытом рынке, а не зависеть от благополучного покровителя. Однако со временем многие художники начали настороженно относиться к либерализму, видя уныние буржуазного общества. Критики либерализма, включая Генрика Ибсена, Гюстава Флобера и Эмиля Золя, изображали либеральный порядок в негативном свете.
Истинные радикалы с ясными представлениями о свободе и изменениях, такие как Кобден, Милль и Герберт Спенсер, были достаточно несправедливо отнесены к правым. При жизни никто не назвал бы их правыми; они были пацифистами, феминистами, либералами, интернационалистами, призывали к равенству и не были религиозными людьми. Однако их приверженность идее свободной торговли как лучшему способу решения всех важных общественных задач привела к тому, что в XX в. общественное мнение перебросило их слева направо, на другой край политического спектра.
Как только у людей появилась возможность самим оказаться в верхнем эшелоне власти, все столетия борьбы с монархами и их окружением внезапно оказались забыты. Обеспечение свободы личности перестало являться главной задачей политиков; теперь был взят курс на планирование и рост благосостояния. Революцию стали воспринимать как нисходящий процесс, направляемый просвещенными вождями пролетариата. И либералы научились «ни в коей мере не верить благотворному влиянию центральной государственной власти, писал в 1905 г. А. В. Дайси
[56].
Бизнес тоже вынужден был мириться с вмешательством государственной власти. В конце XIX в. «каучуковые бароны» с огромной радостью осознали возможность образования картелей и приветствовали государственную регуляцию промышленности, позволяющую избежать ненужной конкуренции. И вместо того чтобы высмеять этот протекционизм, как они делали это со времен Адама Смита, теперь они аплодировали. Лидеры левого направления, такие как Эдвард Беллами и Торстейн Веблен, требовали положить конец дублированию и фрагментации бизнеса. Они считали, что для организации бизнеса должен быть какой-то план, планировщик и единая структура. В невероятно популярной книге Беллами «Взгляд назад» будущее вырисовывается таким, когда все трудятся для единого Центра и покупают в одинаковых государственных магазинах одинаковые продукты.
Даже Ленин и Сталин восхищались крупными американскими корпорациями с научными методами управления, плановым распределением рабочей силы и гигантскими потребностями в капитале. «Надо создать в России изучение и преподавание системы Тейлора, систематическое испытание и приспособление ее», – писал Ленин
[57] об апостоле научных методов управления Фредерике Уинслоу Тейлоре. Либеральный издатель журнала Nation Эд Годкин сокрушался в 1900 г.: «В основном лишь старые люди до сих пор поддерживают либеральное учение, и, когда их не станет, у него не останется сторонников». Изменился даже смысл самого слова «либерал», особенно в США. «Враги системы частных предприятий присвоили это звание», – заметил Йозеф Шумпетер. Все политики, особенно левые, считали, что путь в будущее лежит через команды и контроль, а не через эволюцию.
В правительстве видели инструмент, способный формировать общество. В 1900-х гг. так считали коммунисты, стремившиеся к диктатуре пролетариата, милитаристы, мечтавшие победить врагов и построить общество по-военному, и капиталисты, желавшие создать новые фабрики и продать больше товара. Но и это представление о роли правительства как о регулирующем органе не было изобретено, оно возникло самопроизвольно.
