— Я уже поздравил моего будущего зятя, — сообщи он, направляясь к Ли. — Иди сюда, дорогая. Доставь мне такое удовольствие.
После короткого объятия и поцелуя в лоб — и то и другое без особой теплоты и сердечности, мистер Эйзнер пригласил всех в столовую и принялся давать указания.
— Рассел, пожалуйста, разлейте вино по бокалам. Возьмите в баре плоские бокалы, будьте любезны. Кэрол, салат нужно сбрызнуть уксусом. Все остальное готово, но я не хотел, чтобы он дал сок, пока мы ждем. Ли, дорогая, ты можешь сесть и расслабиться. В конце концов, сегодня твой особый вечер.
Она сказала себе, что только параноик и невротичка воспримут это иначе, нежели комплимент, но не могла избавиться от чувства, что это небольшая нападка.
— Хорошо, — отозвалась она. — Я буду официальной отдыхающей.
За салатом из аругулы
[16]
с козьим сыром они поговорили о путешествии родителей, а о своем обручении рассказали за филе-миньон с гарниром из спаржи и картофеля с розмарином. Рассел развлек сидящих за столом рассказом о покупке кольца и о том, как планировал сделать предложение, и родители Ли улыбались и смеялись гораздо больше, чем обычно, и все дышало цивилизованным спокойствием и почти доставляло удовольствие, пока в разгар десерта не зазвонил телефон Ли. Она достала из-под стола сумку и вынула мобильный.
— Ли! — упрекнула мать. — Мы едим.
— Да, мама, знаю, но это Генри. Извините, я на минутку.
Она пошла в гостиную, но, сообразив, что всем будет слышно, улизнула на террасу и, закрывая за собой дверь, уловила слова отца:
— Ни один издатель, с которыми я работал, не стал бы звонить своим редакторам в девять вечера в пятницу без серьезной надобности.
— Алло? — ответила она, убежденная, что отец прав и Генри звонит, чтобы ее уволить.
После истории с Джессом Чэпменом прошло десять дней, и хотя Ли сто раз извинилась, Генри казался отчужденным и рассеянным.
— Ли? Это Генри. Извини за поздний звонок, но до завтра я ждать не мог.
«Ну, сейчас скажет», — подумала она, собираясь с силами. Мало того, что ее уволили из издательства, когда она вот-вот должна была стать самым молодым старшим редактором в истории, вернуться и сообщить об этом отцу будет немыслимо.
— Да ничего. Я у родителей, и мы как раз закончили ужинать, так что нормально. Все в порядке?
Генри вздохнул. Черт! Ситуация, наверное, хуже, чем она предполагала.
— Ты с Чарлзом? Отлично. Ему понравится новость.
Ли глубоко вздохнула и заставила себя произнести:
— Да?
Получилось похоже скорее на скрип, чем на человеческую речь.
— Ты сидишь? Ты не поверишь. Видит Бог, я сам едва верю.
— Генри, — тихо проговорила она, — пожалуйста.
— Я только что разговаривал с Джессом Чэпменом… слава Богу, — подумала Ли, наконец разжав стиснутую в кулак свободную руку. — Он просто хочет мне сказать, что Джесс выбрал издателя». Она понимала, что ей, вероятно, следовало бы волноваться, выбрал он «Брук Харрис» или нет, но захлестнувшее Ли облегчение не оставило место для иных эмоций.
— …и он решил, что следующий свой роман опубликует у нас.
— Генри, это же чудесно! Я просто в восторге. И конечно ты знаешь, что я еще раз лично перед ним извинюсь, когда …
Он перебил:
— Я не закончил, Ли. Он хочет, чтобы мы его издали но при одном условии: редактировать его будешь ты.
Ли только хотела сказать «ты шутишь», когда Генри продолжил:
— И это не шутка.
Ли попыталась сглотнуть, но в рот словно вата набилась. Возбуждение, облегчение и ужас были почти невыносимыми.
— Генри, пожалуйста.
— Пожалуйста — что? Ты меня слышала? Автор номер один из списка бестселлеров «Нью-Йорк таймс», обладатель Пулитцеровской премии, пять миллионов экземпляров его произведений продано по всем миру, попросил— нет, простите, потребовал, — чтобы редактором у него была ты, Ли Эйзнер.
— Нет.
— Ли, возьми себя в руки. Я не знаю, как еще сказать. Он хочет тебя и только тебя. Говорит, что, добившись настоящего успеха, не встречал еще такой откровенности. Все только баловали его, потакали, говорили, какой он выдающийся, но никто — ни редактор, ни издатель, ни агент — ни разу не высказались откровенно. И ему, по-видимому, понравилось, что ты не побоялась ответить честно. Вот тебе его слова: «У этой девочки нулевая терпимость к дерьму и у меня тоже. Я хочу с ней работать».
— «Нулевая терпимость к дерьму»? Генри, основа мое работы — говорить авторам то, что они хотят слышать. Черт, вся моя жизнь на этом основана. Иногда я допускаю промахи, но…
— Промахи?
— Ладно, я немного преуменьшила. Всем известно, иногда я говорю не думая. Но вряд ли способна на честность по заказу. Просто могу ляпнуть неожиданно для себя самой.
— Ну я-то об этом знаю, но наш друг Джесс пока нет. И не узнает. — Он помолчал. — Ли, должен сказать, я был шокирован до глубины души, как и ты. Но, пожалуйста, выслушай меня очень внимательно. Что есть, то есть. Я бы не согласился, если бы не был абсолютно уверен, что ты справишься. И не только справишься — запустишь весь механизм. Мне, безусловно, не требуется объяснять, насколько это важно для твоей карьеры. Я даю тебе эти выходные, не спеши, подумай и приходи прямо ко мне, когда приедешь, в понедельник в офис, хорошо? Я полностью тебя поддерживаю, Ли. Все будет отлично.
Семья обсуждала, следует ли устраивать вечеринку по случаю помолвки, когда Ли вернулась за стол и тихо объявила, что будет редактировать новую книгу Джесса Чэпмена.
— О, у него выходит новая книга? — спросила мать, наливая себе еще кофе. — Как мило. Он давно ничего не издавал, не так ли?
Рассел понял чуть больше, но не намного. Конечно, он поддерживал Ли, всегда с гордостью рассказывал своим друзьям и коллегам о ее работе и знал, что Ли, весьма вероятно, оскорбила в тот день Джесса Чэмпена в кабинете у Генри, но авторы, подобные Джессу Чэпмену, никогда не значились в первых строчках его личного списка книг, стоящих внимания.
Собственно, это не играло особой роли. Единственный человек, понявший значимость ситуации, прекрасно ее услышал. У отца был такой вид, будто кто-то перепутал его живот с боксерской грушей.
— Джесс Чэпмен? Тот самый Джесс Чэпмен?
Ли только кивнула, боясь, что не сдержится и позлобствует, если откроет рот.
Он быстро оправился и, провозглашая тост, поднял бокал, но Ли видела сомнение и недоверие в его глазах поняла, о чем он думал: не ошибка ли, что дочь, такая неопытная по сравнению с его блистательной карьерой будет редактировать работу автора, превосходящего по величине всех, с кем он когда-либо имел дело. Ли почти посочувствовала ему — почти, — когда увидела, что впервые в жизни ее отец, мастер слова, великий гуру, судья и коллегия присяжных, потерял дар речи.
