Написанный в 1933 и посвященный геноциду, совершенному в 1915-м, роман Верфеля, несомненно, является историческим предвидением, и предсказывает истребление евреев в Европе. Этот тезис в предисловии к роману вместе с другими критиками защищает Эли Визель, который в строках, восстанавливающих трагедию армян, сумел заранее прочесть великие этапы катастрофы европейского еврейства: «Написанный накануне установления гитлеровского режима в Германии, этот роман словно предвидит будущее. Читая его, мне трудно представить себе, что Франц Верфель воссоздавал прошлое, незнакомое для него, незнакомое для меня. Столько деталей, столько событий, столько образов кажутся мне близкими. Холодная планомерная жестокость теоретиков истребления, алчность сплоченной своры, запах крови, притягивающий фанатичных убийц, призыв к жертвоприношению у жертв: не ошибся ли автор временем и местом?»[Franz Werfel. Les 40 jours du Musa Dagh [1933, trad. 1936], Albin Michel, 2015, (préface), p.8.]
Немногим далее Визель настаивает на пророческом характере, который в его глазах обретает роман Верфеля, когда начинаешь, как это сделал он сам, проводить параллели с теми событиями, которые были впереди: «Депортации, насильственные переходы, бесконечные унижения, убийства и резня, целью которых являлось истребление целого народа: вспоминал ли автор прожитое прошлое или пророчествовал о будущем?»[Franz Werfel. Les 40 jours du Musa Dagh [1933, trad. 1936], Albin Michel, 2015, (préface), p.8.]
Когда Визель показывает, как, продолжая соответствовать текущему историческому моменту, роман незаметно запутывает временные свойства явлений, так что становится трудно понять, рассказывает ли он о том, что произошло, или же сообщает, что произойдет в будущем, идея предвидения явно выступает на первый план: «Откуда Францу Верфелю был известен словарь и механизм холокоста еще до начала холокоста? Интуиция художника или историческая память, или одно связано с другим?»[Franz Werfel. Les 40 jours du Musa Dagh [1933, trad. 1936], Albin Michel, 2015, (préface), p.9.]
В книге, написанной несколькими годами ранее начала тотального истребления еврейского населения, Визель, один из главных свидетелей уничтожения евреев, узнает собственные переживания, встречает тех, кого знал сам («Мне кажется, что я встречал Габриэла Багратяна и сражающихся вместе с ним его друзей не только у них дома не только в этом романе»[Franz Werfel. Les 40 jours du Musa Dagh [1933, trad. 1936], Albin Michel, 2015, (préface), p.8.]), словно ее автор лучше, чем те, кто исследовал и комментировал это событие, сумел передать невыразимое.
Разумеется, надо с осторожностью относиться к словам Эли Визеля, согласно которым Франц Верфель предчувствовал приближение холокоста. Ибо не столько сам роман австрийского писателя, сколько геноцид армян явился предвестником дальнейших трагических событий истории. Методы, используемые всеми организаторами геноцида, который везде происходит одинаково, непременно несут в себе общие черты, так что сходство между двумя событиями, в сущности, не удивительно, ибо Гитлер знал о геноциде армян и не скрывал, что хочет повторить подобный опыт.
Так что вполне резонно предположить, что Верфель опасался, как бы в Германии не случилось того, что произошло в Армении, и даже предчувствовал скорое повторение событий. Многочисленные фрагменты из книги действительно написаны таким образом, что, похоже, могут относиться как к Армении 1915 года, так и – в еще большей степени – к будущей нацистской Германии.
Например, автор рассказывает, как Багратян пытается объяснить своей жене-француженке, что такое расизм, пережитый изнутри, расизм, существование которого он обнаружил, когда вернулся в свою страну: «А молодой мюдир? Он принял Габриэла в высшей степени обязательно и учтиво. “Знатный род Багратянов”. Но теперь Габриэл понял, что этот любезный прием вкупе со “знатным родом Багратянов” были просто издевательством. Более того: ненавистью под маской вежливости. Та же ненависть захлестнула его в этом базарном потоке. Обжигала ему кожу, гвоздила спину. А по спине и правда от страха вдруг мурашки забегали, будто это его преследовали, хотя никому здесь до него не было дела»[Верфель Ф. Сорок дней Муса-Дага, op.cit., с. 32.].
В этом фрагменте армянина можно без труда заменить на еврея, словно Верфель устами Багратяна решил выразить вызревавшее в нем отношение к зарождавшимся преследованиям евреев, свое чувство принадлежности к еврейскому народу: «Хотя я там узнал много дурного, но не об этом речь. Пока фактически изменилось очень немногое. Но это нагрянет внезапно, как вихрь из пустыни. Это чуют во мне мои праотцы, эти безымянные мученики. Это чувствует во мне каждая клетка. Нет, тебе, Жюльетта, этого не понять. Тот, кто никогда не испытал на себе расовой ненависти, понять этого не может»[Верфель Ф. Сорок дней Муса-Дага, op.cit., с. 72.].
Иногда у читателя создается впечатление, что страдания и гонения настолько объединили еврейский и армянский народы, что они смешались: «Когда Арама, Искуи и Овсанну спрашивали, какой момент высылки был самым страшным, все трое отвечали: “Время перед отправкой нашей колонны”. Это были минуты, когда реальное несчастье и вполовину не ощущалось так остро, как смертная истома (такое бывает во сне), как изначальный ужас, оживший в крови, которая теперь, должно быть, вспоминала о глухих правременах до оседлости народа, до его исторического бытия»[Верфель Ф. Сорок дней Муса-Дага, op.cit., с.111.].
В других фрагментах сравнение между двумя народами проводится открыто. Например, когда рассказывается о шествии армян, следующих в убежище на Муса-Даге: «Кружившийся перед шествием песчаный смерч, точно призрачный танцор, открывающий танец, являл собой лишь жалкое подобие того великого столпа облачного, что указывал путь в пустыне сынам Израилевым»[Верфель Ф. Сорок дней Муса-Дага, op.cit., с. 328. То же можно сказать и о турках, которые после первого поражения, нанесенного армянами, укрывшимися на склонах Муса-Дага, почти в открытую сравниваются с нацистами: «Могущество всякой воинственной нации зиждется на магической вере в ее непобедимость, которую она сама же о себе и распространяет. Поражение может отбросить такую нацию на целые десятилетия, в то время как другие, не столь воинственно настроенные народы военные неудачи переносят легче, да и скорей извлекают из них нужный урок. Однако самое тягостное унижение воинствующий правящий класс испытывает, когда кровавый урок преподносится ему “внутренним врагом”» (Верфель Ф. Сорок дней Муса-Дага, op.cit., с. 369). См. также описание каймакама, турецкого чиновника высокого ранга, «глубоко убежденного в превосходстве своей воинственной расы, расы господ» (Верфель Ф. Сорок дней Муса-Дага, op.cit., с.384).].
Вне зависимости от сравнений и аллюзий, проскользнувших в его роман[Одна из целительниц, сопровождающая войско, старая Нуник, названа «Агасфером в образе женщины» (Верфель Ф. Сорок дней Муса-Дага, op.cit., с. 138).], Верфель пишет так, словно его книга выполняла функцию предупреждения, в частности, против разрушительного действия национализма, катастрофические последствия которого он видел в Германии: «Национализм заполняет ту жгучую пустоту, которую оставляет Аллах в человеческом сердце, когда его оттуда изгоняют. И все же помимо воли Аллаха изгнать его невозможно»[Верфель Ф. Сорок дней Муса-Дага, op.cit., с. 606.].
