Можно также подумать о перестановках вокруг событий, которые не произошли, но уже стали основой для создания художественных произведений, как, например, первый мировой ядерный конфликт, последствия которого на протяжении многих лет описывают авторы как во Франции, так и в других странах, от Кормана Маккарти до Антуана Володина, в одном ряду с которыми вполне заслуживал бы, например, стоять Уэллс.
Подобного рода перегруппировки придают литературе и искусству полноценную политическую функцию, ибо скрещение и столкновение проблесков времени, рассеянных по произведениям, рожденным в разнесенных в пространстве и времени периодах, позволяют наделить историю творчества особой связующей силой и достаточно точно обрисовать то, что может произойти, а следовательно, принять надлежащие меры если не для того, чтобы избежать неизбежного, то хотя бы подготовиться к нему.
Следовательно, если принять во внимание предвидения, содержащиеся в художественных произведениях, необходимо совершенно иным образом писать историю литературы и искусства.
Отвергнув представление о линейности времени, эта история будет основана на спиральном видении, позволяющем внимательно относиться и к предшествующим причинам, и к будущим последствиям[Об этих понятиях см. Demain est écrit, op.cit.], видении, благодаря которому произведения, находящиеся в точке пересечения следов прошлого и проблесков будущего, могли бы своим знанием мира дополнить результаты экспертиз, на которые явно недостаточно опираются те, кто отвечает за наши судьбы.
Величайшая катастрофа, когда-либо случавшаяся на море[Робертсон на этом не остановился. Неутомимый рассказчик будущей истории, в новелле «Вне Спектра», написанной в 1914 году (ПВ+), он повествует о войне между Соединенными Штатами и Японией (ПВ+), в которой Япония без предупреждения атакует американские корабли.], и ее мельчайшие подробности, описанные в феноменальном романе Робертсона «Тщетность», изданном за четырнадцать лет до самой катастрофы, породили множество комментариев, от самых скептических до самых простодушных.
Представитель лагеря скептиков Джеральд Броннер решил детально опровергнуть тезис о предчувствии, показав, что, если подумать, в серии сходств между крушением «Титаника» и романом Робертсона нет ничего удивительного.
Признавая, что между двумя кораблекрушениями есть сходство, Броннер подчеркивает, что не следует забывать и о различиях. Например, он напоминает, что пакетбот из романа имел длину 214 м, в то время как реальный пакетбот 269 м; столь же разительно отличается число погибших, которых в романе насчитывается более 3000, в то время как в реальности число жертв равно 1523[Coïncidences, op. cit., р.104.].
Но главное, Броннер стремится показать, что в совпадениях нет ничего необычного и они имеют простое объяснение. Он напоминает, что Робертсон, сын капитана и сам моряк, являлся специалистом по истории мореплавания, следовательно, был в курсе новшеств в кораблестроении. Особенно внимательно он следил за постройкой гигантского корабля «Гигантик», сходного по своим техническим характеристикам с «Титаником», которыми он и воспользовался для описания своего «Титана»: «Иными словами, основные составляющие судна (число перегородок между каютами, скорость, мощность двигателя, количество спасательных средств…) зависят от его водоизмещения. Таким образом, пророческий характер «Тщетности» становится значительно менее интригующим. Робертсон всего лишь следил за соревнованием конструкторов-кораблестроителей и написал свой роман-предвидение, будучи хорошо информированным. В то время выходило много морских романов, и в том, что содержание одного из них совпало с реальной трагедией, нет ничего удивительного»[Coïncidences, op. cit., p.107.].
Но даже если не учитывать наиболее впечатляющие совпадения, такие, как сходство названий обоих кораблей, на которых Броннер не задерживает свое внимание, его примеры оборачиваются против него самого. Разве сказать, что благодаря своей осведомленности и знанию ряда данных, равно как и благодаря своему воображению Робертсон смог описать кораблекрушение, случившееся значительно позднее, не означает признать, что Робертсон аргументировал свое предсказание?
На деле то, о чем говорит Броннер, называется предвосхищением, а именно тем представлением, которым писатели и художники обладают об истинном знании будущего. Но когда он рассказывает нам о том, что предпринял Робертсон, пытаясь догадаться, что может произойти, тезис о предвидении, особенно неприметный, когда речь заходит о его предсказательной стороне, апеллирующей только к разуму, скорее подтверждается, нежели отвергается.
В жизни Стеда меня особенно поразил эпизод, в котором он ступил на трап, отделявший «Титаник» от пристани в Саутгемптоне, где был пришвартован корабль, и в последний раз обернулся и посмотрел на землю, куда, как он знал, он больше никогда не вернется. О чем он тогда думал?
В сравнении с другими рассмотренным в нашем очерке случаями, жизнь и смерть Стеда располагаются на перекрестке личной судьбы и коллективной трагедии, что случается крайне редко, и, естественно, возникает вопрос об отношении к этому самого Стеда. Большинство творческих личностей, после того как они увидели реализацию своих предвидений, начинали описывать катастрофы, которых им не удалось избежать.
Судьба Стеда сложилась иначе, и прежде всего потому, что он мог ее изменить хотя бы в личном плане. Ведь многие ясновидцы предупреждали его о трагическом конце, и сам он неоднократно о нем рассказывал, однако он без всякого принуждения решил отправиться в плавание на «Титанике».
В этой связи к наблюдателю возникает сразу два вопроса. Во-первых, как узнать, в какой степени участие в событии, которое объявлено – это не случай Робертсона, – обостряет предчувствие его наступления и дает возможность его описать и сообщить о нем своим современникам.
Велико искушение попытаться отыскать ответ на вопрос, чем руководствовался Стед, когда, поднявшись на борт, сделал свой выбор, или же надо считать его поступок смирением перед неотвратимым. Возможно, по известным ему одному причинам он хотел встретиться со своим умершим сыном, или молча, быть может, даже втайне от себя самого, он принял решение покончить с жизнью.
ЭПИЛОГ
После своей смерти Стед не полностью исчез из мира живых. Он продолжал регулярно сообщать о себе, как и подобает любому адепту парапсихологии, располагающему специфическими средствами поддержания контакта с близкими.
Бертран Меус следом за Жоржем Бе сделал попытку подсчитать, сколько раз журналист являлся как отдельным лицам, так и группам лиц, собиравшихся на спиритических сеансах, в которых погибший Стед принимал участие[Histoires paranormales du “Titanic”, op. cit., p.69–73.].
Во время такого сеанса, состоявшегося 24 апреля 1912 года, он заявил, что все произошло очень быстро и он совсем не страдал. Во время другого сеанса, а именно 8 мая, где присутствовала его дочь Эстелла, он явился лично и разговаривал со своими участниками, а 28 и 29 мая он появлялся на заседаниях «офиса Джулии», который он сам основал. 9 июня он рассказал подробности своей смерти.
