Самой Инне нелегко далось решение «сжечь за собой все мосты». Она знала, что сделала Илье больно, и ее саму душили слезы, но она нашла в себе силы выйти из здания Управления с высоко поднятой головой. Приветливо здороваясь с теперь уже бывшими коллегами, она чувствовала себя предательницей. В милицию она пришла девчонкой с доверчивыми глазами, наивно полагая, что здесь работают исключительного мужества люди, дни и ночи борющиеся с преступниками, но очень скоро убедилась, что далеко не все так романтично. Пока она корпела над уголовными делами, за ее спиной начальники «решали вопросы». На каждый случай были свои расценки: выпустить бандита под подписку о невыезде, на которую он, естественно, чихал и тут же пускался в бега, — от ста долларов и выше, в зависимости от тяжести совершенного преступления. Начальник мог приказать ей развалить готовое для передачи в суд дело, и процессуально независимый следователь Хариенко возражать не смела. Наверх уже деньги запущены (и немалые), кто же будет спрашивать ее мнение? Впрочем, дела, где пахло деньгами, Инне практически не попадались. Денежные бандиты до следствия просто не доходили, все решалось до возбуждения уголовного дела.
Уголовный розыск открыто называл их следственный отдел «адвокатской конторой», и опера были, конечно, правы, уж Инна-то знала, кто шел на скамью подсудимых: только те, у кого за душой не было ни гроша. Вот на них — а это был в основном люмпен-пролетариат, у которого при всем желании взять нечего: ни квартиры, ни машины, ни счета в банке, — и делались все показатели. Правда, эти люмпены совершали девяносто преступлений из ста, так что процент раскрываемости, установленный министерством, выдерживался без особого труда.
Хороший процент раскрываемости давали наркоманы, их ловить было легче легкого: бегать эта дохлая публика не умела и жила в основном по притонам, перебиваясь от дозы к дозе. Улучшали показатели и всякие отморозки вроде уличных грабителей — гопников, задержать которых по горячим следам редко удавалось, но уж если ловили, то этот гнилой контингент кололся замечательно, сдавая всех своих подельщиков, а заодно беря на себя и чужие грабежи. Ну и ворюги всех мастей пополняли камеры регулярно. Всё. Остальная публика была вне поля зрения городской милиции. Редко когда удавалось накрыть серьезную преступную группировку: те действовали под различными «крышами», и если попадались настоящие бандиты, то их сразу же забирали в управление по борьбе с организованной преступностью, считавшееся самым элитным подразделением в МВД.
Инна же света белого не видела, работая без праздников и выходных. Жизнь — это не сериалы, и никакой романтики в профессии следователя нет. Ну какая может быть романтика в постоянном общении с теми, кого называют «дном общества»? Представители преступного мира — это пропитые, прокуренные люмпены, «ботающие по фене» гопники и воры, татуированные, как папуасы, матерые урки, большинство из которых больны открытой формой туберкулеза, а наркоманы еще и СПИДом. А сколько раз к ней проверяющие из прокуратуры цеплялись! Она уже и одевалась как можно скромнее: строгий деловой костюм, юбка до колен, почти никакой косметики, волосы в строгий пучок — бесполезно, каждое начальствующее мурло считало своим долгом предложить ей продолжить проверку в сауне. Так что правильно она сделала, что уволилась из милиции. Не женское это дело — работать следователем милиции. Только вот с Ильей, который был для нее больше чем другом, она все же зря так жестоко обошлась…
Инна шла по тротуару, уставившись себе под ноги, и, казалось, ничего не видела перед собой. Здание Управления осталось далеко за спиной, и она, не выдержав, свернула в ближайшую подворотню, где наконец-то дала волю слезам. Плакала почти беззвучно, уткнувшись распухшим носиком в насквозь промокший платок, и только чуть подрагивающие плечи выдавали ее. Было горько и обидно из-за того, что все так сложилось. Но после того как она узнала, что ее муж связан с бандитами, и не просто какими-то там гопниками, а настоящей наркомафией, оставаться в милиции она не имела морального права. И рассказать об этом никому из своих теперь уже бывших коллег не могла. Не будет же она доносить на собственного мужа, каким бы преступником тот ни оказался!
«Господи, ну какая же я все-таки дура! Угораздило же меня выйти замуж за такого урода», — удрученно думала она, утирая слезы. Случайные прохожие уже оглядывались на нее, но ей не было до них никакого дела. Когда сама себе сломала жизнь, когда впору броситься с моста вниз головой, какая разница, что о тебе подумают чужие люди! Поздно теперь каяться, сокрушалась она, рыдай — не рыдай, ничего этим не изменишь.
Нарыдавшись вдоволь, она почувствовала некоторое облегчение. Женщина при любых обстоятельствах остается женщиной, и Инна, придирчиво изучив себя в зеркальце, быстро подправила изрядно подпорченный макияж и решительно вышла на проспект. Поймать машину проблемы не составило: стоило ей только поднять руку, как тут же рядом с ней остановился сверкающий лаком черный БМВ. Инна, поколебавшись немного, села в пахнущий кожей салон.
— На Пушкинскую, тут совсем недалеко, — потерянно произнесла она, поудобнее устраиваясь на сиденье.
— О, гражданин следователь собственной персоной! Надо же, какая неожиданная встреча!
— Карякин, ты? — изумилась Инна, узнав своего подследственного.
Год назад она вела уголовное дело в отношении Карякина за ношение холодного оружия. Дело закончилось отказом, и можно было сдавать его в архив, но Карякин вдруг повел себя по-хамски. Инна пожаловалась Илье, и тот моментально поставил распоясавшегося бандита на место…
— Ты смотри, ментовская красотка узнала меня, скажите, какая честь! — усмехнулся сквозь зубы Карякин, трогаясь с места.
— Останови, я выйду, — попросила Инна.
— Да щас! — хмыкнул Карякин, разгоняя машину.
Инна попыталась на ходу открыть дверь, но водитель заблокировал замки, и она, беспомощно подергав их, по-настоящему испугалась.
— На Пушкинскую же направо… — возмущенно пролепетала она.
— Заткнись и не возникай! — рявкнул Карякин. Вдавив педаль в пол, он понесся по заснеженным улицам с такой скоростью, будто торопился на кладбище.
— Карякин, я тебя официально предупреждаю: останови машину! — решительно потребовала Инна.
— У себя в кабинете будешь командовать! — отрезал Карякин, едва вписавшись в поворот.
— Куда мы едем? — упав духом, спросила Инна.
— На кудыкину гору! — заржал Карякин в ответ.
Инна, поняв, что просить о чем-то бесполезно, решила больше не отвлекать водителя. Еще врежется куда-нибудь, придурок…
Перед постом ГАИ Карякин скорость все же сбросил. Благополучно миновав бдительного гаишника, он выехал на окружную дорогу и врубил в салоне музыку на всю мощь. Инне от надрывно воющих колонок стало не по себе. Она затравленно посмотрела на мелькающие за окном березки и приготовилась к самому худшему…
* * *
Сколько времени прошло с того момента, как Карякин запер ее в банной пристройке, Инна не знала. Со двора доносился одинокий стук топора. Кто-то колол дрова и, судя по тому, как в предбаннике быстро теплело, растапливал баню. Представив себе, что ее ждет в этой бане, Инна ощутила мороз по коже. Это только в сказках благородный герой в последний момент спасает свою возлюбленную. В жизни, к сожалению, так бывает редко.
