Людям, живущим на урбанизированном Западе, трудно осознать, что города, в которых мы обитаем, — это часть органического континуума. Нам кажется, что мы живем независимо от природы, а потому нечего и беспокоиться об отходах — это даже представляется каким-то чудачеством. Впрочем, британцев этот вопрос никогда особенно не волновал. Продовольствие и сырье доставались нам слишком легко, а то, что нам больше не нужно, всегда можно было сбросить в море. В результате привычка все выбрасывать укоренилась у нас, как мало где в Европе. По данным 2007 года, только в Ирландии и Греции на душу населения приходилось больше мусора, чем в Британии63. Но как бы мы ни пытались игнорировать проблему отходов, она от этого никуда не денется. Напротив, после сотни лет, что ее держали под спудом, она возвращается в западные города, снова грозя нам «снизу». В 2007 году специальный комитет палаты общин сделал такой вывод: «Чуть больше десяти лет назад 84% городских отходов — мусора, который муниципалитеты собирают в домах и офисах, парках и уличных урнах, — шло на заполнение ям в земле. Однако при нынешних темпах через десять лет с небольшим, по нашим оценкам, таких пригодных для заполнения ям уже не останется»64.
Нам необходимо менять наши привычки, причем не только из-за дефицита ям, но и для того, чтобы избежать штрафов в рамках Директивы ЕС о свалках, предусматривающей с гою года суровые санкции за невыполнение поставленных в ней задач65. Но именно сейчас, когда времена простого рассовывания отходов по ямам в нашей стране близятся к концу, мы оказываемся между молотом и наковальней. У нас, британцев, в отличие от берлинцев конца XIX века, нет ни желания, ни инфраструктуры для рециркуляции отходов. Когда в 2006 году правительство в последней по времени попытке побудить нас рачительнее относиться к отходам постановило вывозить бытовой мусор только раз в две недели, это вызвало лишь волну возмущения: в головах людей тут же возникли картины
городских ужасов вековой давности — стаи крыс и гниющие отбросы на улицах.
Не случайно рекордсменом Европы в вопросе рециркуляции стала не Британия, а Австрия. Этой гористой, лишенной выхода к морю стране по необходимости пришлось вырабатывать вдумчивое отношение к отходам: в 1980-х в Вене дошло до того, что на свалках просто не осталось свободного места. Городские власти начали отдельно собирать органический мусор и в специальных муниципальных хранилищах превращать его в компост, который потом используется на пригородных фермах или возвращается горожанам для удобрения садов и огородов. К 2000 году объем переработки органических отходов в Вене достиг 90 ооо тонн в год: это дает половину удобрений, необходимых для обеспечения продовольствием городских больниц, и позволяет ежегодно экономить около 7 миллионов евро66. Сегодня в Австрии повторно используется до 6о% бытового мусора, для чего все граждане предварительно сортируют его по четырем категориям: стекло, органика, бумага и смешанные отходы. То, что невозможно переработать, в Вене уничтожается на ультрасовременном мусоросжигательном заводе, который к 2008 году должен обеспечивать отоплением две трети домов в городе. Тот факт, что этот завод украшен так же затейливо, как и насосная станция в Кросснессе, говорит сам за себя: в Вене система утилизации отходов вновь стала предметом гордости горожан.
Для современной Вены, как и для Парижа XIX века, результаты решения проблемы отходов стали настоящим откровением. Столкнувшись с угрозой локального экологического армагеддона на собственных задворках, город принял радикальное решение и внезапно обнаружил: то, чего он так опасался, на деле оказалось золотой жилой. Вывод Дональда Рида, относящийся к послереволюционному Парижу, приложим и к недавнему прошлому Вены: «Опасность для цивилизации исходила от бездумного вытеснения отходов из зоны внимания. Только за счет их переработки общество смогло избавиться от страхов и начать получать прибыль от скрытого богатства, которое оно прежде отвергало»67.
Не случайно самые бурные дебаты вокруг отходов разгорелись именно в XIX веке. В тот момент города переживали сложнейший переход от доиндустриального, полусельского существования к иллюзорной автономии индустриальной эпохи. Именно тогда стал очевиден масштаб задачи: городское потребление оказалось поистине глобальной проблемой. Но затем этот момент прошел: кризис, казалось, удалось преодолеть за счет смелых инженерных решений и временных технических мер. Однако сейчас, 150 лет спустя, мы понимаем, что так только казалось.
Сегодня, когда проблема отходов вновь встала перед городами, нам предстоит трудная работа. Города, в которых мы живем, плохо приспособлены для повторного использования отходов: напротив, большинство из них ориентированы на нечто прямо противоположное. Разрастание городов вздувает цены на землю, делая коммерческое растениеводство в их окрестностях экономически нерентабельным (поля фильтрации в Женвилье прекратили работу в 1980-х именно по этой причине).
Поскольку снабжение городов продовольствием вышло из-под контроля муниципальных властей, копировать подобный опыт теперь гораздо труднее. Кроме того, в городах остается все меньше природы. Скармливать объедки свиньям — проверенный временем способ утилизации, но он требует наличия этих свиней в городе или хотя бы неподалеку. В свое время пригород Лондона Тотнэм, к примеру, славился «вторичными» колбасами, делавшимися из мяса свиней, вскормленных на лондонских отбросах68. Но в современной системе продовольственного обеспечения нет места для таких милых странностей. Даже если бы удалось отстроить логистику подобного процесса, европейские директивы, изданные после эпидемии ящура в 2001 году, запрещают кормление свиней объедками. ЕС предписывает перерабатывать такие отходы в компост или направлять их на метановое брожение, а не скармливать напрямую животным, которые окажутся у нас на столе. Как и с другими аспектами продовольственной цепочки, законодательство, ориентированное на нужды крупного промышленного производства, делает невозможными локальные решения, отлично работавшие на протяжении столетий.
Отходы — побочный продукт самой жизни, а жизнь в наше время чрезвычайно усложнилась. Тем не менее, как показывает опыт австрийцев, приложив усилие, города можно превратить в достаточно эффективные механизмы утилизации. Мы в состоянии изобрести новые технологии, чтобы поставить отходы себе на службу и использовать их для созидания новой жизни. Однако, когда мы говорим о снабжении городов едой, главная битва идет не за судьбу того, что там выбрасывается, а за контроль над тем, что туда поступает. «Грязь» на наших улицах — ничто по сравнению с той отравой, загрязнением, разрушением и истощением, что несет природе наша пища еще до того, как попадет к нам на стол. При этом масштаб этого разорения можно было бы сократить на треть, если бы мы просто съедали все, что покупаем.
В конечном итоге решение проблемы отходов зависит от изменения нашего к ней отношения. По природе своей мы ценим только то, за что нам приходится бороться, а то, что достается без усилий, так же легко и выбрасывается. В Британии исконная приморская сытость приучила нас не задумываться о нашем месте в органическом континууме. Мы делаем вид, будто не имеем никакого отношения к системе, которая куда больше и несравненно древнее нас. Как это было и в Риме, наша взаимосвязь с ней незаметна для нас самих, но это не значит, что мы не являемся ее частью. В глобальной продовольственной цепочке отходы — это недостающее звено: важнейший элемент, от которого зависит судьба всего цикла. Чтобы цепочка действовала и дальше, ее концы необходимо замкнуть. Горожане прошлого слишком хорошо понимали ценность пищи и ее побочных продуктов, чтобы их разбазаривать. Если органический цикл разрывался, это происходило только потому, что людям не хватало знаний, чтобы понять долгосрочные последствия собственного потребления. У нас такого оправдания нет.
