Этим, по существу, было сказано все самое главное о гармонии сфер как «космическом первофеномене», а в более или менее конструктивных попытках соотнести отдельные планеты с теми или иными звуками в меняющемся порядке проявляется стремление к очеловечиванию, своего рода антропоморфизм, если только эти взаимосвязи не устанавливались на основе непосредственных астрологических представлений. Подробнее мы поговорим об этом чуть позже. «Но несомненно одно – что под числами скрывается определенное нечто, аналогичное высшим понятиям природы», – пишет в 1665 г. ученый патер ордена иезуитов Атанасиус Кирхер в трактате «Arithmologia» [48, с. 3]. И он «решается утверждать, что любую загадку способен решить тот», кто в состоянии привести это «нечто из запутанной массы космических явлений» в контакт с материальным миром. Далее стоит, пожалуй, вспомнить о том, что почти все предания имеют эзотерическое значение, их глубокий смысл в пифагорейских тайных союзах был доступен лишь посвященным и никогда не записывался. Это явствует из седьмого письма Платона: «Но я не считаю, что обнародование этих тайн принесет людям счастье, за исключением немногих избранных, а именно всех тех, кому нужен лишь легкий намек, чтобы самостоятельно найти разгадку. Остальным она будет вселять отчасти совершенно глупое презрение, отчасти напыщенность и самодовольство по причине иллюзии, будто теперь они вкушают всю мудрость ложками» [17. с. 21]. Тимус, Ганс Кайзер, а в последнее время Анни фон Ланге где-то научно, где-то интуитивно ближе всего, насколько это дано человеческому духу, подобрались к этим тайнам.
Эзотерическое толкование греческой тональности Анни фон Ланге раскрывает новые аспекты. Она ссылается на недоступную мне книгу «Гаммы и звездные шкалы» (Лейпциг, 1927), написанную не кем иным, как известным дирижером и композитором Феликсом фон Вайнгартнером. Эту работу следует здесь упомянуть лишь из-за ее оригинальности. Нижеследующее не дает полного представления об этом эзотерическом труде, богатом всевозможными идеями. Автор рассматривает гелиоцентрическую ориентацию древнегреческой дорической гаммы, записанной си-ля, причем центральный звук ми как заключительный и начальный звук тетрахорды (четырехзвукового ряда) «был равным солнцу». Этот ряд, как считал Тимус, «был экзотерическим
[52] и резко противопоставлялся эзотерическому. Экзотерически – как внешне данная прочная форма – он следовал за тогда еще совершенно живым ощущением восприятия музыки из космических звездных просторов, т. е. вниз. Эзотерически – хранимый в тайне в местах проведения мистерий – он, наоборот, был направлен вверх. Здесь считалось необходимым пробудить формообразующие движущие силы и заблаговременно определить будущую позицию по отношению к ним. У нас нет возможности детально рассмотреть различные варианты космических отношений. Тем не менее в связи с настоящими рассуждениями важно отметить, что шкала строится уже не центростремительно, извне вовнутрь в духе пентатоники (пятитональности), а центробежно, изнутри вовне. Для того уровня музыкального сознания человечества это имело большое значение. Ибо пробуждающееся „я“ человека постепенно распространяется из своего внутреннего центра во внешний мир, каким бы он ни воспринимался – духовным или земным. Вместе с тем появляется совершенно новое соотношение взаимных частичных тонов тетрахорды, а именно соотношение дополняющих полярностей». Учитывая возможности изменения тетрахорды в различных звуковых рядах, можно понять, «насколько все это способствовало появлению совершенно новой живости переживания и управления движением вверх и вниз, живости, которая соответствовала несравненно более сознательному “я”». Затем автор говорит об эзотерическом значении октавы при ее первом появлении: «Свободный, непринужденно шагающий человек был чудом греческой пластики. Здесь совершается абсолютно аналогичное музыкальное чудо: рождение разных видов октав как звуковое отражение свободы человека, шагающего по небесным и земным пространствам…» [23, с. 248 и далее].
Дорический звуковой ряд в эзотерическом значении
Допустим, что в час рождения музыки, при первом осмысленном упорядочивании звуков в ряды, помимо прочего, важную роль играли внемузыкальные, космически обусловленные факторы. В таком случае, не должны ли были они вплоть до нашего времени пронизывать и наполнять звучанием композиционное строение звуковых миров? Не обращались ли они к нашему бессознательному во всем, что имеет для нас этическую и эстетическую ценность в музыке?
Мы можем представить себе, что все эти до сих пор окончательно не раскрытые тайны волновали юных учащихся древнегреческих философских школ. Попытаемся, призвав на помощь фантазию, преодолеть тысячелетия и мысленно перенестись в те времена, когда число еще обладало «звучащей жизнью». Ведь что такое пространство и время? Не что иное, как иллюзии материального существования!
Над крышами Афин летняя ночь разбрасывает свой серебряный глянец. Опершись на мраморные колонны, юные ученики погрузились в созерцание звездного неба. Бесчисленные искорки света – как глаза Бога, наблюдающие за творением рук человеческих. Ни один звук не доносится из небесных высот до земных ушей. И в самом деле, небо – лишь мир молчания, поглощающий каждый звук?
Затем несколько учеников тихим голосом заводят разговор о чуде звездного неба.
«Смотри, там Сатурн. Учитель говорит, что он издает самый глубокий звук небесной шкалы». – «Я знаю: затем следуют Юпитер и Марс, Солнце стоит в середине семизвучного ряда, потом идут Меркурий, Венера, Луна». – «Не священное ли число семь?» – «Не имеет ли лира семь струн по образцу сфер небесных? Не семь ли звуков у свирели? А Платон полагает, что это голос сирен, которые доносят до нас звуки от одушевленных звезд». – «Почему сегодня учитель держится в стороне от нас? Не хочет с нами знаться?» – «Тихо – он медитирует. Лишь тот, кто закрывается от внешнего мира, способен превращать числа в звуки. Внимая, он получает от небес послание, укрепляющее его земную силу».
Вмешивается третий с улыбкой превосходства. «Как вы можете утверждать, что звезды звучат! Они прикреплены к своим сферам – стало быть, только они производят звуки, а не сами небесные тела! Прекрасная сказка, звуки сирен, ничего общего с действительностью! А почему мы сами не слышим их?» Мрачно взирает на него первый оратор. «Мне кажется, ты принадлежишь к ученикам Аристотеля, который сам сперва учился у наставника Платона. Разве ты не знаешь, что привычка упраздняет восприятие? Подобно тому как мы не чуем запах воздуха, потому что он всегда вокруг нас, мы не можем слышать и звука небес, потому что он беспрерывно звучит вокруг нас от рождения и до смерти. Если бы прекратилось движение Вселенной и умолк звук, только тогда мы ужаснулись бы страшной пустыне молчания!»
Третий ученик набирается духа, чтобы дать резкую отповедь, но первый уже взял в руки лиру, стоявшую возле колонны. И из сведущих в пении уст раздается почтенный гимн Пиндара (классика древнегреческой поэзии) [49, а также 50]:
