Кунцевич обернулся к Воронову:
– Александр Иванович, я увидел у входа в ваш магазин деревянные ставни. Вы их вчера запирали?
– Нет-с. Всегда запираю и вчера хотел, но когда стал закрывать, увидел, что одна петля из стены вырвана. А плотника звать уже некогда было, домой торопился. Я и не закрыл. Но сторожа предупредил, чтобы смотрел в оба.
– Так-с. А замочек у вас в двери плевенький.
– Да. На ставнях замок навесной, хороший. А в двери действительно дешевый, я все больше на ставни полагался. Да и не лазят воры в писчебумажные магазины. Наш товар сбыть нелегко. Мы сами его сбываем ни шатко ни валко.
– Ну что ж, спасибо. Я вас попрошу все, что вы мне сейчас рассказали, написать собственноручно. Сверху поставьте адрес и нумер телефона. Я буду у Гордона. Когда напишите, будьте любезны, занесите мне написанное, а потом можете быть свободны. Все равно с такой дырой никакой торговли у вас сегодня не будет.
– А как быть с магазином?
– А что магазин?
– Ну как же, дверь я закрою, а пролом-то останется. Позвольте, я каменщиков приглашу, они вмиг все заделают?
– Нет, пока нельзя. Мы должны сначала все осмотреть и описать.
– Ну тогда я подожду.
– Воля ваша.
* * *
Когда Кунцевич вышел в галерею, в Гостиный двор зашел полицейский надзиратель Игнатьев:
– Здравию желаю, ваше высокоблагородие!
– И тебе здравия, Петр Михайлович, а то вид у тебя уж очень нездоровый! Морда – как будто на ней овес молотили, – заметил Кунцевич.
– Так сегодня день должен был быть неприсутственный, вот вчера и позволил себе…
– Ну ладно, пойдем со мной в контору двора, купцов попытаем.
* * *
В конторе по случаю Троицы никого не оказалось. Старосты артели сторожей тоже на месте не было. Вся их ночная смена столпилась у запертых дверей конторы и гудела вполголоса. Когда Кунцевич и Игнатьев приблизились к сторожам, гул сразу смолк.
– Как же это вы, братцы, такую кражу прошляпили? – укоризненно спросил чиновник для поручений.
Сторожа молчали.
– Кто по Зеркальной линии сегодня ночью дежурил?
И на этот вопрос ответа не последовало.
– Не хотите со мной разговаривать? Или стесняетесь? Игнатьев, сходи-ка, братец, вниз, кликни пяток извозчиков, подряди их за казенный счет до Офицерской, мы этих молчунов сейчас в сыскную повезем, там будем их разговаривать учить.
В толпе сторожей послышался гул.
Черный как смоль сторож с бородой-лопатой закричал:
– Ванька, чего ты молчишь! Всех нас под цугундер подвести хочешь? Он воров упустил, ваше благородие, этот вот, Ванька Зотов. – Сторож взял за плечо паренька лет двадцати, стоявшего в заднем ряду, и вытолкал его вперед.
Кунцевич грозно посмотрел на парня:
– Ну рассказывай, Зотов!
– Дык я чего? Нешто я нарочно? Я наоборот! Ты-то, Фома, вовсе спал, я один всю галдарею обходил!
– Я спал? Да что ж ты врешь, гадина! Не верьте ему, ваше высокоблагородие. Я всю ночь глаз не смыкал. В ретирадник я отходил, по нужде, а не спал.
– Цыц всем! Зотов со мной, остальным никуда не расходиться.
Вышли на Невский. Мечислав Николаевич достал серебряный портсигар, раскрыл и протянул сторожу. Зотов к папиросе прикоснуться не решался.
– Кури, братец, кури. Я сам-то не курю, для приятелей держу, так что угощайся смело.
– Благодарю, барин. – Паренек взял предложенную папиросу, прикурил своими спичками и с наслаждением затянулся. – Табачок-то у вас больно хорош!
– Плохого не держим. Ну, рассказывай.
– Стало быть так. Фома с Микитой спать завалились. А мне говорят: «Ходи, Иван, да гляди в оба». Ну, я и ходил. Тем более мне и не спалось. Я к вашим ночам не привык ишшо. Какая же это ночь? У нас в деревне ночью темно, а в Питере книжку можно читать без свечи, коли грамотный.
– Давно из деревни?
– На Красную горку и приехал. Земляк в артель устроил, старый он уже, на покой собрался, а меня, стало быть, на свое место.
– Понятно. Новенький. Старые-то сторожа небось измываются?
– Не то чтоб измывались, но работы у меня поболе, чем у них. И сплю меньше, и верчусь больше, и за «сороковками» им бегаю, а дохода, почитай, нет.
– Как это нет?
– Дык забирают все заработанное. На залог я денег занял. Вот «катю» отдам, тогда и буду жалованье получать, а пока только за одни харчи стараюсь.
– Тяжело тебе. Ну да ладно, хватит жалиться, давай про утро сегодняшнее рассказывай.
– Ну так вот. Часов в восемь это было.
– Постой, откуда знаешь, что восемь часов, у тебя часы есть?
– Нет, на часы ишшо не заработал. Когда я Суконную галдарею обходил, на башне часы восемь пробили. Ну обошел я эту галдарею, свернул на Зеркальную и вижу: идут мне навстречу три барина. У каждого барина – по большому… – Сторож замялся. – Не знаю, как назвать, ваше высокоблагородие. И чемодан, и не чемодан… такие, из кожи. Доктора с ними ходют.
– Саквояж?
– Вот, сыкваяш, точно! Только у докторов эти вояши маленькие, а у тех господ большие, поболе иного чемодана будут. Стало быть, вышли из лавки, пошли в мою сторону, со мной поравнялись, один и спрашивает: «На Невский мы правильно идем?» Я им, да, дескать, верно, ну они и пошли далее. Они в одну сторону, я в другую. К лавке бумажной подошел и тут вспомнил, что хозяин просил за ней приглядывать, ставни на ней сломались, и закрыл он ее на один только дверной замок. Я дверь подергал, а она и открылась. Я внутрь заглянул, мать честная! Окно занавешено, а в стенке дыра виднеется. Я оборачиваюсь – тех господ и след простыл. Я на Невский выбежал, в одну сторону посмотрел, в другую, нет никого. Видать, на извозчика сели. Я бегом всех будить, все всполошились, бегают, орут, а толку нет. Потом старшой приказал нам всем у конторы собраться и полицию ждать. Ну мы и ждали. Вот и все, барин.
– Понятно. А как те господа выглядели?
– Ды я их не рассматривал. Чернявые какие-то, навроде жидов, но не жиды.
– Это ты почему решил?
– Носами они на жидов не особливо похожи.
– Может, кавказцы или греки?
– Может и греки, не знаю, я греков отродясь не видовал.
– А одеты как?
– Как? Как господам положено, в спинжаках да шляпах. Ну вроде как вы.
– Понятно. Ты где живешь?
– Так артель наша на энтом дворе и обитает. В подвале у нас комнаты приспособлены.
– Игнатьев, – повернулся Кунцевич к полицейскому надзирателю, – запиши-ка его рассказ да других сторожей поспрашивай, если чего путное услышишь, тоже запиши. Пиши побольше. Чувствую, глухое это дельце, поэтому чем больше мы бумаги испишем, тем легче нам потом будет перед начальством оправдываться.
