– Ну хорошо. – Коллежский секретарь смутился. – А это что? Фрак, манишка? Настя, я что, туда еду на балы ходить? – Надзиратель решительно достал их из багажа.
– Ну а если по службе потребуется? В пиджаке пойдешь? Чтобы тамошние дамы тебя засмеяли?
– Так тебе же будет лучше, если тамошние дамы не будут ко мне благоволить.
– А ты что, в себе не уверен? Значит, если будут соблазнять, ты поддашься? Конечно, я после родов подурнела, талия у меня уже не та, мешки под глазами от бессонных ночей. То-то я смотрю, с какой охотой ты в эту командировку едешь!
– Ну что ты, я протестовал! Ты знаешь, как я протестовал?
– Кто протестует, того от двухмесячного младенца и от жены, еще не оправившейся от родов, за тридевять земель не отправляют. Нет, ты специально от меня убежать хочешь!
Настя бросила фуфайку на пол и выбежала из комнаты. Осип Григорьевич вздохнул и продолжил борьбу с чемоданом.
Когда Тараканов вышел из вагона, то увидел, что по Шилке идет лед: до окончания ледохода Сретенск был отрезан от всего остального мира.
Около маленькой станции, расположенной на узкой искусственно созданной полоске земли над обрывистым берегом, собралось больше сотни таракановских собратьев по несчастью. Пассажиры, по незнанию своему прибывшие в это неудобное время на конечную станцию Забайкальской железной дороги, ожидали поезда прямо под открытым небом, так как станционное помещение было не в состоянии приютить даже десятой их части. Впрочем, всех желающих не могла вместить и насыпь, поэтому большая часть людей пережидала паводок в чахлом сосновом лесу, произрастающем в версте от железной дороги. Это были в основном рабочие, солидный процент которых составляли бывшие каторжане. В лесном лагере царские законы не действовали, и порядок поддерживался исключительно личным авторитетом нескольких выдвинутых из их среды вожаков. Тараканов чувствовал себя среди «лесных братьев» крайне неуютно, к тому же в своей городской одежонке сильно мерз по ночам и поэтому, едва лед поредел, нанял первого же появившегося на реке лодочника и, рискуя жизнью, переправился на противоположный берег.
Очутившись в Сретенске, Осип Григорьевич первым делом отправился в баню. Он долго парился, немилосердно хлеща себя веником, потом с наслаждением мылился, стоял под дождем, брился. Облачившись в свежее белье, вычищенную банным служителем пиджачную пару и пальто, коллежский секретарь вышел на улицу и направился в гостиницу. Там он снял полтинничный номер, прописавшись под именем коммерсанта Людвига Эриксона, и сразу же завалился спать. Несмотря на свирепствовавших в гостиннице клопов, спал крепко.
На Шилке навигацию 1913 года открыл большой пассажирский пароход «Барон Корф», который вышел из Сретенска 25 апреля, будучи переполненным свыше всякой меры. Пассажирами были заполнены все свободные углы. Однако представителю московской пробковой мануфактуры Людвигу Эриксону удалось добыть в полное свое распоряжение односпальную каюту второго класса, поэтому он чувствовал себя превосходно.
Пароход отчалил от пристани в восемь часов утра.
На нижней палубе и в трюмах появились карты и водка, затренькали балалайки, запиликала гармоника. Вокруг «бывалых» собирались кучки новичков и любопытных. Те рассказывали об условиях работы в разных местах обширного края, о положении переселенцев, о приключениях в безлюдной, дикой тайге. Слушали их, затаив дыхание.
Многочисленные китайцы и корейцы с россиянами не смешивались, сидели отдельными группками. Водки они не пили, песен не пели, заставить их играть в карты не было никакой возможности. Нехристи, одним словом.
Классные пассажиры сразу же перезнакомились, разделились на несколько обособленных кружков и занялись флиртом, игрой в карты, лото, ну и выпивкой, ра-зумеется. Среди путешественников нашлось несколько певцов и певиц, и в первый же вечер пути в кают-компании был устроен настоящий концерт.
В общем, пароходная жизнь закипела.
Не привыкший к светской жизни и немного нелюдимый по природе, Тараканов не стал примыкать ни к одному из кружков. Он бродил по верхней палубе, слушал фортепьяно в кают-компании, сыграл «маленькую» в преферанс, проиграл пять рублей, после чего расстроился и удалился в свою каюту.
После обеда, когда пароход пристал к берегу в Горбице, Осип Григорьевич вышел на палубу прогуляться. Почти сразу же он услышал, как кто-то ругается.
По трапу поднимался полицейский чиновник с петлицами пристава и распекал сопровождавшего его помощника капитана.
– Что значит нет нумерованного места? Вам же вчера насчет меня телеграфировали!
– Виноват-с, ваше благородие, нумерованные места кончились еще третьего дня, сами знаете, что в эту пору у нас творится. Могу предложить место в кают-компании.
– Да там небось сейчас дым коромыслом? А я отдохнуть хотел, поспать. Черт-те что творится!
– Вам далеко? – спросил Тараканов у полицейского, когда тот с ним поравнялся.
– Что? – Пристав уставился на него с недоумением.
– Плыть далеко?
– А! До Соболиной, мы туда в двенадцать ночи должны прибыть.
– Тогда милости прошу ко мне в каюту, будете моим гостем.
Пристав, представившийся Федотом Касьяновичем Игошиным, едва войдя в каюту, стал доставать из принесенной с собой корзины и выкладывать на откидной столик разные свертки:
– Это, изволите видеть, рыбка копченая, наша, амурская, вкусная! – Пристав причмокнул губами. – Голову на отсечение готов дать, вы такой никогда не едали. Это медвежатинка-с, а это, – чиновник полиции торжественно водрузил на стол полуштоф, – настоечка на кедровых шишках, сам готовил. Рюмочки есть у вас?
– Нет, не запасся.
Игошин взял со столика стакан из-под чая:
– Вот эта посудина вполне сойдет. Мою настойку и стаканами можно пить, никакого вреда не будет, а, наоборот-с, одна польза!
– Что же, мы из одного стакана пить станем?
– А почему нет? Или у вас какая болезнь прилипчивая имеется?
Тараканов засмеялся:
– Да вроде Бог миловал.
– Вот и я ничем подобным не страдаю, поэтому давайте стакан.
– Я все же сейчас человека кликну, распоряжусь насчет рюмок.
– Тьфу, ты! Я и забыл, где нахожусь. Впрочем, мне простительно – семь последних лет сижу безвылазно в своей берлоге, в глуши тайги. Дальше Сретенска не выезжаю, да и там последний раз был три года назад.
Тараканов позвал матроса, распорядился насчет рюмок и стал резать медвежатину.
После третьей новые знакомые закурили.
– Ну и как вам в глуши тайги живется?
– Да живется, в общем, не дурно. Получаю двести рублей в месяц, имею прекрасную даровую квартиру с освещением и отоплением и еще клочок земли для хозяйства. Коровы свои, лошадь.
