– Прошу прощения, мадемуазель. Я бы не стал ругаться, если бы знал, что меня кто-нибудь поймет. Еще раз прошу прощения.
– Ничего. Вы давно из России?
– Неделю.
– Как там?
– Все по-прежнему, стоит Русь-матушка. Разрешите представиться, мадемуазель. Надворный советник Ковалевич, Владислав Николаевич. Служу по ведомству путей сообщения. В Париже в командировке.
– Володко. Эмилия Эдмундовна.
– Pani Polak?
– Tak! Nie wiem, dużo języka ojczystego
[24]. Боже мой, как чудесно встретиться в Париже с соотечественником! Вы даже не представляете, как приятно слышать родную речь. Рассказывайте мне скорее, как там на родине?
– Мадемуазель, я с удовольствием исполню вашу просьбу, но думаю, что в кафе нам будет удобнее. Я знаю неподалеку одно очень неплохое местечко. Позвольте вас пригласить?
– С удовольствием!
Однако получилось так, что Кунцевич больше слушал, чем рассказывал. Барышня буквально наслаждалась возможностью поговорить по-русски.
– Париж прекрасный город. Эти бульвары, эти кафе, это вино, эта еда. Все прекрасно. Первую неделю, две, три. А потом все начинает надоедать. И бульвары, и вино. А еда! Нельзя же питаться земноводными и насекомыми! Мясо подают полусырым. А суп! Вы ели их луковый суп?
– Ел, и, как и вы, не в восторге.
– Господи, как я хочу щей! Обыкновенных вчерашних щей, таких, которые наша кухарка делает. А пельмени! Полжизни отдала бы за наши сибирские пельмени. Вы знаете, у меня и батюшка, и матушка поляки, мы и в костел ходили, а не в церковь. Но во мне буквально нет ничего польского, кроме имени. Обоих дедов сослали в Сибирь в шестидесятых, папаше пять лет тогда было, а матушка и вовсе в Томске родилась. Боже, как я хочу в Благовещенск, как я хочу нашу зиму! Вы были здесь зимой? Тут зимой нет снега, вы представляете? Если снег выпадает, он сразу тает. Но в домах холодно. Мороза нет, а холодно. Они не топят! Они жалеют дрова! Я жила в первоклассной гостинице, так и там не топили! Я буквально мерзла. Господи, как я хочу домой.
– Осмелюсь спросить, что же вас здесь удерживает?
– Я не могу вам сказать. Не могу! – На глазах барышни показались слезы.
– Ну, ну, ну, не надо, не плачьте. Давайте лучше выпьем вина. Все-таки помимо плохого в Париже есть много хорошего. Вино, например. Вы какое предпочитаете?
– Сотерн.
– Гарсон! – позвал Кунцевич.
У самого дома пьяненькая Эмилия все-таки опять не удержалась от слез.
– Ах, Владислав Николаевич, какой вы чудесный. Я, к сожалению, сейчас не могу позвать вас в гости. Но я непременно хочу с вами встретиться еще раз.
– Так давайте встретимся. Если у вас неудобно, давайте опять в кафе.
– Давайте! Давайте завтра, в двенадцать там же? Только приходите непременно! Придете? Пообещайте, что придете.
– Обязательно буду.
Взяв извозчика, Кунцевич отправился на rue des Saussaies. Пообщавшись с Себилем, он вернулся в отель и наконец-то завалился спать.
На следующий день он был у Себиля в десять утра.
– За домом мы установили круглосуточное наблюдение. Володко там не зарегистрирована. Одну из комнат в ее квартире снимает некто… – начальник дирекции розысков посмотрел в бумаги, – Ку-цан-ко – слесарь-механик, подданный русского императора. Вам эта фамилия что-нибудь говорит?
– Куцанко? Нет, ничего не говорит. Фамилия малоросская, скажем так, не редкая. Она живет с ним?
– Да. Господин Куцанко работает в метрополитене. Работает недавно, до этого почти месяц был без места. Ранее работал в больнице Брока, там с мадемуазель и познакомился.
– Она там тоже работала?
– Нет, лечилась. Подхватила инфлюэнцию.
– Однако же как много узнали ваши люди за неполные сутки!
– Мы поговорили с квартирной хозяйкой. Наш инспектор пригрозил ей штрафом за несообщение о новой жиличке, вот она и стала такой словоохотливой.
– Жюль, вы не могли бы предоставить мне завтра автомобиль? И я на пару дней хочу переменить гостиницу, перееду в отель подороже. Барышне надобно пустить пыль в глаза, да и знают в «Тибре», по какому ведомству я служу. И еще, скажите, а где в Париже можно отведать настоящих русских щей?
Ровно в двенадцать он подошел к Эмилии, уже сидящей за столиком летней веранды кафе, и преподнес ей букет из дюжины алых роз.
– Ах! Какая красота! Спасибо.
– Эмилия, после вчерашнего нашего разговора я поставил перед собой задачу убедить вас в том, что Париж, несмотря на все его недостатки, прекраснейший город. Я думаю, что мне это удастся.
– А мне кажется, нет.
– Чтобы узнать, кто из нас прав, надобно проверить. Вы согласны?
– Эх, согласна! А что мы будем делать?
– Для начала перекусим.
– Да, да, пожалуйста. – Эмилия подвинула к нему меню.
– Нет, завтракать мы будем не здесь.
– А где?
– Поехали.
Он перевел ее через дорогу и открыл дверцу Peugeot «Bébé».
Глазки девушки заблестели.
Вечером глазки m-ll Володко блестели еще больше.
– Владислав, вы были правы. Париж действительно чудесный город. А щи в «Амбассадоре» почти такие же вкусные, как у нашей кухарки! Если бы мы заключили пари, вы бы получили приз.
– Да, жалко, что мы не заключили пари.
– И мне жалко. Вы мне покажете, где остановились?
Игошин и Тараканов вышли на палубу. Пристав был в наглухо застегнутой шинели и с корзиной в руках – пароход подходил к Соболиной.
– Еле от нее вырвался, – пожаловался Тараканов на певичку.
Пристав усмехнулся:
– Зачем же вы вырывались?
– Я женат, – пожал плечами Осип Григорьевич. – И счастлив в браке.
– Я, голубчик, тоже женат, и тоже счастлив, но вырываться от фрейлейн Розы ни за что бы не стал.
В это время хрипло и громко загудел пароходный гудок, избавив столичного сыщика от необходимости отвечать.
«Барон Корф» сделал крутой поворот и стал подходить к пристани. С мостика неслись отрывистые слова команды. На нижней палубе матросы гремели сходнями. Пассажиры суетились, готовясь к высадке.
На берегу под горою в слабо освещаемой керосиновыми фонарями темноте толпился народ. Через несколько минут, когда брошенные с парохода железные «концы» были укреплены на горе и даны сходни, началась высадка. Одни сходили совсем, другие за провизией в местные лавчонки, третьи просто прогуляться.
