Приехали они сравнительно рано, около одиннадцати вечера, но огромная зала шантана была уже набита публикой – им с трудом, при помощи лакея, удалось найти свободный столик в заднем углу.
Заказали ужин.
– И принесите, пожалуйста, ликера, – попросила Люся официанта.
Когда тот, поклонившись, удалился, Тараканов спросил:
– А не рановато ли вам пить ликер, Людмила… эээ… я даже не удосужился поинтересоваться, как зовут вашего батюшку.
– Сергей Иванович.
– Так не рановато ли вам, Людмила Сергеевна, пить ликер?
– Я и раньше пила. У нас в гимназии многие девочки пили, а пансионерки – все поголовно. Им приносили вино знакомые, они прятали его в дортуарах, а ночью пили.
– Ну пару рюмочек я вам позволю, но больше ни-ни! А то ваш папаша потом мне счет предъявит. Пейте, ешьте, наслаждайтесь.
Принесли ужин, Люся набросилась на еду, а Осип Григорьевич, ковыряя вилкой в тарелке, обводил взглядом залу. Публика была преимущественно «чистая» – чиновники, офицеры, купцы. За одним из ближних к сцене столиков он увидел своих попутчиков по пароходу – Дуцкого и подрядчика-москвича, которые, судя по количеству и качеству уставленных на столе бутылок, «делали счет».
С ними сидела Роза и еще две довольно привлекательные барышни. На сцене некрасивая и неуклюжая, но с хорошим голосом девица пела шансонетку «Перевозчица». В уже насквозь прокуренной и душной зале гудел гомон голосов.
Шансонетку сменил балалаечник. Это был мужчина лет сорока с испитым желтым лицом, в косоворотке, синих шароварах и русских сапогах. Он сел на табуретку в центре сцены и начал. Через полминуты шум голосов начал стихать, а еще через минуту в зале установилась полная тишина, слышно было только балалайку. Когда Панин кончил, клуб взорвался аплодисментами.
– Эй, балалайка, иди сюда! – кричали из разных концов залы.
Панин поводил своим длинным носом и направился было к одному из столиков, но тут к нему подошел высокий кавказец в черкеске с серебряными газырями, взял под руку и повел куда-то в сторону отдельных кабинетов. На сцене в это время появился цыганский хор, в котором солировала красивая танцовщица с бубном. Этот номер тоже захватил зрителей. Лакеи с подносами, заставленными бутылками, все быстрее и быстрее двигались по зале, атмосфера становилась веселее и веселее. После цыган на сцену вышла Роза. Она, как оказалось, была мастерицей на все руки и исполнила несколько номеров – пела и танцевала. Успех на ее долю выпал колоссальный. Зал взорвался овациями, Дуцкий потребовал букет роз и бросил их в ноги певицы. Примеру его последовал Богомолец и еще какой-то местный купец. Роза биссировала несколько раз и когда наконец, обессиленная, вышла, не переодевшись, в залу, то ее потянули к своему столу сразу несколько компаний, но Роза вернулась к Дуцкому.
В это время у столика приисковика появился небольшого роста мужичок во фраке со сбившейся набок манишкой, с растрепанными волосами и сильно пьяный. Он, покачиваясь с пятки на носок, с минуту стоял напротив Розы и во все глаза на нее пялился. Певица нахмурилась и посмотрела в поисках защиты на Дуцкого. Но тот, не обращая на нее никакого внимания, улыбался непрошеному гостю.
– А пойдем-ка, милая, в мой кабинет. Я тебе дам сто рублей на булавки, а на угощенье – дюжину шампанского! – гаркнул коротышка.
«Копытин! Копытин!» – пронеслось по зале.
Роза поднялась со стула, глаза ее сверкали.
– Мало? – будто удивившись, спросил мужичок. – Две сотни и две дюжины!
Богомолец вскочил:
– Что вы себе позволяете, милостивый государь? – крикнул он.
В ту же секунду рядом с ним оказался крепыш с огромной всклокоченной черной бородой, одетый в серый пиджак.
– Охолонись, любезный! – грозно предупредил крепыш, положив руки москвичу на плечи и насильно усадив на стул.
В это время к Розе подлетел грузин-антрепренер и стал ей что-то объяснять, быстро-быстро жестикулируя. Роза сначала стояла, опустив голову, а потом высоко задрала подбородок и протянула коротышке руку.
Тот взял ее под локоть и повел в кабинет.
Тараканов бросил на стол салфетку и сказал Люсе, во все глаза наблюдавшей за этой сценой:
– Нам пора домой.
Днем клубная зала была совершенно пуста. По ней ходили полусонные лакеи в небеленых рубахах, заплатанных портах и грязных фартуках и наводили порядок. Осип Григорьевич прошел через залу в кабинет антрепренера.
– Доброе утро! – поздоровался он с грузином.
– Здравствуйте, – поклонился хозяин заведения.
– Я вчера был у вас и буквально очарован игрой балалаечника! Мне бы хотелось поблагодарить его за доставленное удовольствие. Где я его могу найти?
– Сегодня он в клуб не явится, он у меня через день выступает. – Кавказец говорил без всякого акцента.
– Почему так?
– Устает очень сильно.
– Однако ж, первый раз вижу антрепренера, который так заботится о своих артистах.
– Об артистах я, конечно, забочусь, но больше я забочусь о себе. Видите ли, балалаечник мой очень любит за воротник заложить. А его после каждого выступления угощают, играет-то он, как вы изволили заметить, великолепно. Поэтому он каждый вечер напивается вдрызг и на следующий день выступать не может. Сутки пьет, сутки поправляется, вечер играет, и по новой. Такой у него двухдневный цикл.
– Так он сейчас дома?
– Дома, если не в кабаке.
– А где он живет, я бы все-таки хотел с ним увидиться.
– Дождитесь завтрашнего вечера, сегодня вы все равно не сможете с ним толком поговорить. Да и дурной он, когда пьяный.
– К сожалению, завтра я к вам явиться не смогу, занят-с. Да и говорить я с ним много не буду, поблагодарю за выступление, вручу подарок, да и уйду.
– Дело ваше, только прошу, водки ему много не покупайте, а то он в запой уйдет. А живет он на Вознесенской, номер сорок пять, в надворном флигеле.
– Мерси!
Тараканов слез с пролетки, расплатился с извозчиком и вошел в подворотню нужного ему дома. У подъ-езда флигеля стояло человек десять – подручный дворника, несколько кухарок и горничных, точильщик и вездесущие ребятишки. Вход в подъезд преграждал городовой. Осип Григорьевич подошел поближе и поинтересовался:
– Что случилось?
– Емелька-балалаечник до смерти упился, – охотно ответила какая-то кухарка. – Царствие ему небесное!
– Расходитесь, господа, расходитесь, честью прошу, нет здесь ничего интересного, – в сотый, наверное, раз повторил городовой.
В это время из подъезда вышел околоточный Гуль и немолодой мужчина в пальто и шляпе котелком, видимо доктор. За ними семенил толстячок купеческого вида.
