У Клуфтингера в голове не переставал щелкать калькулятор, он все еще пытался хотя бы грубо подсчитать стоимость ассорти на блюде, поэтому сырный экскурс доктора воспринимал лишь обрывками. До него доносилось: «выдерживают в пещерах», «кристаллы соли», «два года естественного вызревания» и определения типа «превосходный, редкостный, изысканный».
— Вы ведь тоже не откажетесь от хорошего куска пармезана, а? Господин комиссар? — вырвал его из математических упражнений Лангхаммер.
Но вырвал не совсем. Из обращенного к нему вопроса «господин комиссар» уловил только то, что доктор просит пармезана.
— О, конечно. По-моему, у нас в холодильнике еще остался. Я принесу, если хотите.
У жены округлились глаза, но она принудила себя к снисходительной улыбке и мягко заметила:
— Но, дорогой, он же тертый!
Гости принялись хохотать. Клуфтингер не понял причину их веселости, однако по напряженной позе жены увидел, что снова сел в лужу. Он попробовал реконструировать ход событий. Значит, так: речь шла о пармезане… в холодильнике действительно лежат пакетики этого сыра как готовой приправы к спагетти, кстати, единственного «экзотического» блюда, которое он употреблял регулярно и с удовольствием… Правда, он не слышал, чтобы содержимое пакетов ели «кусками»… Так вот в чем дело!
— Ха-ха-ха! — Клуфтингер присоединился к общему веселью, будто так остроумно пошутил намеренно.
— Знаете что, дорогой мой, заходите ко мне на следующей неделе. Побалуемся сырком, разопьем бутылочку доброго вина, — отсмеявшись, предложил доктор.
— Лучше уж вы ко мне, попотчую вас клецками с сыром по-швабски, — выпалил уязвленный Клуфтингер и прикусил язычок. А что, если его ирония будет воспринята всерьез? Он же в жизни не готовил клецек.
— Только если обещаете не посыпать их вашим пармезаном из пакетиков…
Когда стих очередной взрыв хохота, снова стало тихо.
— После третьего затишья по домам пора, дружище, — пошутил Клуфтингер в надежде, что гости прислушаются к народной мудрости.
Стало тихо.
Ему уже не терпелось остаться дома наедине с женой, чем бы это ни грозило в завершение вечера. Но его мечтам не суждено было осуществиться. Тишина повисала еще не раз, однако Лангхаммеры оставались к «народной мудрости» равнодушны. Откланялись они лишь ближе к полуночи.
— Значит, договорились, — хлопнул его доктор по плечу, — я загляну, и мы — два «холостяка» — устроим славный мальчишник.
К этому времени воля Клуфтингера оказалась уже окончательно сломлена, и он обреченно буркнул:
— Жду с нетерпением.
Что такое настоящая тишина, он узнал, когда они остались дома вдвоем и жена молча начала убирать со стола.
— Давай помогу, — предложил он.
— Давай, — индифферентно согласилась она и удалилась в ванную.
Настаивать на выяснении отношений Клуфтингер благоразумно не стал. Покончив с мытьем посуды, он с удовлетворением констатировал, что его самые страшные опасения не сбылись: в гостиную его с подушкой и одеялом не выселили. Значит, надежда еще оставалась.
Когда Клуфтингер наконец добрался до постели, Эрика сделала вид, будто уже спит. Он ласково погладил жену по плечу. Она легонько вздохнула, и это послужило знаком: «грубиян и деревенщина» не так уж бесповоротно отвергнут.
Пробудившись воскресным утром, фрау Клуфтингер уловила аромат свежесваренного кофе. Она накинула халат и прошла в гостиную. По выходным в отличие от будней они завтракали там. Сегодня стол уже был накрыт, и в дверях показался супруг с кофейником. Это появление растрогало жену даже больше того, что она увидела на столе. Милее свежих булочек, за которыми муж специально съездил в самую рань, милее стакана выжатого апельсинового сока, ее любимого, милее блюда с фруктами, придвинутого к ее тарелке. Кофейник, который он держал в руках, они использовали только по большим праздникам: в Рождество, на Пасху, на юбилеях, когда за столом собиралась родня.
Обычно Клуфтингер не мог взять в толк, чем плох удобный и практичный стеклянный сосуд из кофеварочной машины, которым они пользуются ежедневно, и каждый раз изображал недоумение, объясняя жене, насколько нецелесообразно переливать кофе, к тому же в холодный фарфор, где вдобавок не видишь уровень жидкости. И вот он по собственной инициативе взял «правильный» кофейник. Только ради нее. «Не такой уж он бездушный чурбан, как кажется, — думала фрау Клуфтингер. — Это только оболочка грубая». Она расцвела навстречу ему улыбкой, мягко тронула за плечо. И Клуфтингер понял: гроза, собиравшаяся вчерашним вечером, окончательно разогнана утренним солнечным лучом.
Подавив в зародыше неприятную мысль о том, как все-таки легко укротить женщину, он тем не менее решил поразмышлять об этом на досуге, когда жена уедет. Это доставит ему удовольствие.
— Я так рада возможности провести еще один чудесный день вдвоем, — промурлыкала она.
О том, что утром он успел уже позвонить Штроблю и тот спросонок сообщил ему о вызове дочерей Вахтера в президиум на допрос по поводу пропавшего альбома на десять утра, он пока умолчал.
Настенные часы пробили половину девятого, и не позднее чем через час ему придется посвятить жену в свои воскресные планы. До той поры он намеревался просто наслаждаться вновь обретенным миром.
Проведя пятьдесят пять минут в гармонии за семейным завтраком, комиссар понял: настало время сообщить супруге о предстоящей отлучке. У него засосало под ложечкой, а поскольку он не желал растягивать казнь, то поступил, как и подобает мужчине: вручил женщине чашу горького вина разом, не давая яда по капле.
— Дорогая, не сердись, но мне надо…
И с первых слов понял: вино слишком горькое. Продолжить он не успел. Чело жены омрачилось, и чаша опрокинулась на него.
— Только не говори, будто тебе надо куда-то ехать по службе. Только не в это утро. Не после вчерашнего вечера, который я тебе едва лишь простила. Ты не можешь так просто взять и уйти! В этот день, так чудно начавшийся! Последний перед моим отъездом, который я хочу провести с тобой!
Она не переставала стенать, и когда он вывел машину из гаража.
Клуфтингер ехал, не особо задумываясь о том, как будет вести допрос сестер.
Он радовался, что на дороге есть движение, хоть и не слишком оживленное. Тотальное воскресное затишье было ему не по душе. С тех пор как разрешили в выходные открывать булочные, он нередко выбирался за свежими булочками или утренними газетами. Правда, по большей части в те дни, когда приезжал домой сын. С женой они пришли к молчаливому согласию — без булочек в воскресенье вполне можно обойтись, тем более черный хлеб полезнее для здоровья.
Но в дни визитов Маркуса Клуфтингер наслаждался ролью заботливого отца семейства. А если, как сегодня, случались такие обстоятельства — приходилось заглаживать вину перед женой, — он тоже пускался в утреннее путешествие, пока она спала. Клуфтингер обожал настроение, царившее в пекарне воскресным утром. Настроение молчаливой мужской солидарности. Сюда приходили преданные отцы семейства, нашедшие наконец свободное время, чтобы сделать своим близким приятное; влюбленные юнцы, жаждавшие после бурной ночи устроить своим пассиям классический «завтрак в постели», которые на обратном пути у заправки разорялись еще и на розу. Появлялись здесь и динамичные, спортивного типа юноши, забегавшие перекусить перед пешим восхождением или туром на горных велосипедах. Он чувствовал с ними родственную связь и в тот момент охотнее всего прыгнул бы к ним в машину, дабы присоединиться. Да, здесь он был среди «своих». Даже на тех парней, которых в других обстоятельствах он, мягко говоря, недолюбливал — владельцев «Гольф-ГТИ», «Пежо 205», «опель-калибра» и им подобных авто, спойлеры которых чуть не скребли по асфальту, а на их спорткарах, как он полагал, устанавливались дополнительные бензиновые двигатели, — в этой обстановке комиссар смотрел весьма благосклонно. Они ведь тоже принадлежали крепкому мужскому сообществу «Воскресное раннее утро».
