По степному горячему ветру, пахнущему полынью и стрелами…
Горели соборы и бордели, воздвигались империи и рушились горные хребты, вскипали алые бездны, и небо раскрывало объятия молниям, когда на перепутьях дорог мирских сходились судьбы и упрямые неудачники с глазами цвета синей стали…
И хутор, Черчеков хутор, настырный камешек в шестернях взбесившихся часов! Он строился, разрушался, рос или сужался до единственной радикулитной избенки; рождались и умирали люди и нелюди, творилось зло, похожее на добро, и добро, неотличимое от зла, – камешек, камешек, мелкий, назойливый, ворочающийся…
Где ты, камешек? Затерян в прибрежной гальке или летишь в авангарде горной лавины; впрессован в щебенку сельской дороги или забрался в башмак случайного прохожего?
Где?!
– Понравилось? – мягко спросил кто-то у Инги из-за спины. – Понравилось бродить? А вы мне даже напиться по-человечески и то не даете! Эх, вы… С тобой все в порядке?
Перед Ингой блестела река. Она текла, извилистая, поросшая ряской у берегов, до мелочей похожая на Маэрну в верховьях, откуда они с Анджеем и начали свой маршрут на байдарках. Талька еще сразу натер водянки на ладонях, а Бакс все смеялся… Они вообще много смеялись тогда.
Ингу тронули за плечо, и она обернулась. Позади стоял Бредун. Таким его представить было трудно.
Он был выбрит и причесан. Ему подходил любой возраст от сорока пяти и дальше, дальше… Судя по выражению глаз – намного дальше. И серые глаза Бредуна, посаженные близко к горбатой переносице, глядели трезво и с грустной иронией. Так могло бы смотреть дерево. Или скала, нависшая над заброшенным горным храмом.
И одет Бредун был чисто и опрятно. Штаны, куртка, короткие сапоги – хотя Инга никогда раньше не видела штанов такого покроя и курток такой расцветки. Все вроде бы то же, что и у всех, – ан нет, дудки…
– Эх, вы… – еще раз повторил Бредун и, отвернувшись от Инги, стал всматриваться куда-то в даль – в туман, стелившийся по реке ненамного ниже того места, где они стояли.
Инга последовала его примеру.
Туман, зыбко-белесый вначале, начинал постепенно темнеть в глубине своей пелены, словно его волокна смыкались гуще, плотнее; а еще дальше просматривалась глухая чернота – как черное платье сквозь кисейную накидку в несколько слоев.
Чуть позднее Инга заметила, что странный туман не ограничивается рекой, перерезая ее пополам и скрывая остаток почти-Маэрны от глаз людских. Он плавно стекал на молчащие берега, крался по сухой осоке и воровато вползал в самую гущу чахлого кривоствольного леса по обеим сторонам реки.
В лесу царила все та же чернота – но не обычный сумрак живой чащи, а знакомо-безразличная мгла, режущая мир на две части. Инга видела ее трижды, во время приступов: на работе, в поезде и при осмотре трупов.
– Что это? – тихо спросила Инга.
– Это? Это Переплет…
– А за ним что? Книга?
Бредун рассмеялся, и невесел был этот смех, до того невесел, что напоминал сырой промозглый туман-кисею на черной подкладке.
– Да уж Книга… такая Книга, что… а еще там люди есть. Всякие. Деревья, наверное, растут, дождь идет, а зимою – снег. Только ходу туда нет. Я имею в виду – живым ходу нет. Лишь после смерти. А у меня с этим делом нескладуха выходит…
Инга мгновенно связала последние слова Бредуна с тем, что он говорил ночью в лесу – где тот лес, где та ночь? – и вздрогнула.
– Там мертвые?! Да, Бредун? Только мертвые? И Анджей там? И Таля?! Ты это хотел сказать?! – они там, за твоим Переплетом! Будь он проклят, вместе с тобой!..
– Цыц, баба неразумная, – угрюмо и властно оборвал ее Бредун. – Не мой это Переплет. И хорошо, что не мой, а то я бы огородился…
Лицо его на миг стало жестким и страшным. Страшным всерьез. Но лишь на миг.
– Живые там. Все живые, и люди, и прочие… Одни – местные, другие – пришлые. Вот и твоим мужикам в самый раз там оказаться. С Черчекова хутора, почитай, все туда попадают – когда час пробьет.
– Живые, – повторила Инга, не вслушиваясь в остальное. – Живы…
– Говорю, что живые! Не так, может быть, как ты себе это представляешь, но – в достаточной мере. А вот что там со всеми живыми делают – никто не знает. А узнать хочется…
Инга молчала. Руки ее безвольно повисли вдоль тела, что-то теплое было зажато в правом кулаке, и не оставалось сил даже на то, чтобы просто разжать пальцы и выронить предмет.
Напротив клубился туман с черной душой.
– Ты только не думай, – продолжал меж тем Бредун, теребя вислый кончик своего длинного носа, – не думай, что я тебе просто так помогать стану, за глаза твои мокрые. Моя помощь дорого стоит. И платить не сейчас придется, не завтра – много позже, когда уже и нечем-то расплачиваться…
– Я знаю, – безжизненно ответила Инга. – Я сейчас вернусь на хутор и там умру. И попаду в туман… где Анджей с Талей.
– Дура ты! – гневно рявкнул Бредун, багровея и хватая Ингу за плечи. – Вот уж дура, так…
Он резко замолчал и уставился в землю. У ног Инги, наклонясь в сторону тумана-Переплета, торчал нож.
Бредун осторожно коснулся ножа кончиком пальца, после выдернул его из земли и стал рассматривать, уперев острием в ладонь и аккуратно поддерживая сверху.
– Иоганна дала?
Инга кивнула. Ей действительно казалось, что нож дала Иоганна.
– Сама дала? Что взамен попросила?
– Ничего. Так просто…
– Ну, счастлив твой бог, баба! Я просил – не давали. Ни Иоганна, ни Вилисса – мать ее – ни за что. И бабка тоже. Даже не показывали, всего один раз – и то… А дед нынешнего Черчека, отца Иоганны, – тот и вовсе слушать не стал, хоть и любил меня… да и я его любил. Я уж решил, что и впрямь легенда все это, бредни – нож Танцующего с Молнией. Собственно, ничего, кроме легенд, и не осталось. Считай, половину помощи оплатила – бо́льшую половину.
В руках Бредуна нож выглядел совсем по-другому – не так, как на хуторском подворье, но и не совсем так, как в ночном лесу. Клинок заметно раздался, став шире и мощнее, кожа на рукояти залоснилась и резче проступила вязь узора – словно строка неведомого писания, выжженная на синеве лезвия и обрывающаяся на самом острие.
– Береги его, – Бредун вернул нож Инге и улыбнулся удивительно светлой, юношеской улыбкой. – И жди меня на хуторе. Если этот ваш долдон в мундире объявится и будет к тебе со всякими глупостями приставать – наплюй и не верь. Лейтенанты – они дальше козырька ни ерша не видят. Как, впрочем, и генералы. А теперь зажмурься…
Инга послушно зажмурилась. Бредун взял ее за руку, и они сделали несколько шагов. На девятом шаге Инга почувствовала, что уверенные пальцы Бредуна соскользнули с ее запястья, – и наугад шагнула еще раз, стукнувшись лбом о невидимое дерево.
