И главное – чего я не скажу ей?!
Я скажу:
– Привет, как дела? Прекрасно выглядишь сегодня!.. Что? Ну конечно, все в полном порядке, не волнуйся! Наши почти что в городе, у самого Переплета, так что со дня на день…
И не скажу:
– Девочка, не заставляй меня лишний раз улыбаться и говорить веселые глупости. Мне это очень трудно, а ты замкнулась в своем горе, как в склепе, и я не знаю иного пути впустить в тебя хоть искру нового дня, хоть глоток свежего воздуха. Поэтому дай мне незаметно проскочить мимо, не выходи навстречу, не надо…
Я скажу ей:
– Да, Неприкаянные не соврали. Они стоят у Переплета, они обступили его, как дети – именинный пирог, или как родственники – гроб с телом усопшего (нет, про гроб я ей говорить не буду, хватит и пирога). И невидимые события за занавесом сизо-черного тумана бегут галопом, крупицы невозможного прорастают обильными всходами, и костры Неприкаянных денно и нощно горят вокруг кокона, куда мы не можем войти, да это, в общем-то, и не нужно…
И не скажу:
– …Костры Неприкаянных денно и нощно горят вокруг проклятого кокона, куда мы не можем войти, и это самое страшное. Мы привыкли быть в центре событий, мы привыкли собственной персоной присутствовать в гуще кипящей каши – а сейчас мы в силах лишь ожидать на окраине, и даже не на окраине, а за ней! Мы ждем, и наше присутствие незримо влияет на мир внутри Переплета, но мы-то этого не видим! Мы не видим, не слышим, не знаем ничего, кроме скудных обрывков, случайно прорывающихся наружу… мы бездельничаем, бродим по лесу, напиваемся по вечерам, затеваем случайные романы!.. Мы – Неприкаянные, боги легенд, герои мифов, чудовища сказаний; мы только присутствуем за пределами Переплета Книги, как если бы мы умерли, что невозможно. Мы только присутствуем – а действуете вы, и ты, Инга, и другие!.. а мы скоро можем и не выдержать этого присутствия, пусть и жизненно важного…
Я скажу ей:
– Готовься, женщина – уже скоро. День, от силы два – и мы подойдем к той черте, когда что-то произойдет, что-то обязательно произойдет, хорошее или плохое, но оно будет – и ожидание закончится. Готовься, копи боль и силу, спи с ножом на груди – скоро тебе выходить на сцену…
И не скажу:
– Скоро тебе выходить на сцену – но только одной, без меня, без Иоганны, без никого. Ты знаешь, я завидую тебе! Я ведь сам привык или писать книги бытия, или читать их, то замирая подолгу над выбранной страницей, то пролистывая в небрежении и спешке… а тут, в лучшем случае, листаю страницы для кого-то. Для тебя, например. Ты уйдешь туда, за Переплет, уйдешь живой, потому что я смогу сделать это для тебя (и не только для тебя) – но Безликое Дитя правильно выгнало тебя из избы на совете Неприкаянных. Негоже наживке слышать, что она – наживка; а это так и есть. Ты не выдержишь там, за Переплетом, и суток – но ты будешь именно тем камешком, который рождает лавину. И я, оставшийся здесь, скажу про тебя и про себя – «мы», потому что ты не была Неприкаянной, но ты станешь ею. Ты станешь возможностью невозможного…
И я скажу тебе:
– Завтра, Инга… завтра днем.
Глава двенадцатая
Бакс, который Дух Святой
Открою ли окна,
вгляжусь в очертанья —
и лезвие бриза
скользнет по гортани.
Ф.-Г. Лорка
…Ну вот. Послезавтра нам в Ларь уходить, а тут, как нарочно, эти приперлись. С Выселок. И пива притащили. Прознали откуда-то, что я пиво люблю.
Талька – тот сразу к ним. Я просто диву дался – считай, всего неделю назад они к нам с дубьем приходили, а теперь – лепшие кореша. Хотя это для меня всего неделя прошла, а для них всех…
Черт их принес! Пиво пивом, да не лежит у меня сейчас душа к застольям. Всего ничего, как мы Черчековых парней и Боди похоронили… Но, с другой стороны, гости-то эти ни при чем. Небось и не знают о наших битвах. Ну и не надо им знать.
Ладно, думаю, посидим, Черчековых ребят помянем, земля им пухом… я потом Болботуну с Падлюком в подвал пива снесу, пусть разговеются…
А Талька – рот до ушей.
– Пупырь! – кричит. – Привет, Пупырь! Тут к нам дядя Бакс из командировки вернулся! Помнишь, я тебе еще про него много рассказывал?
Пацан – что с него возьмешь? Хоть и маг он теперь, или как это у них (вру – у нас) называется…
Колдун.
Колдун Талька. Разгонятель туч.
Тут подходит ко мне этот самый Пупырь.
– Здрасьте, – говорит, – дядя Бакс. Удачи вам на жизненном пути.
Во-во, думаю. И счастья в личной жизни.
Остальные чуть поодаль стоят. То ли боятся, то ли стесняются. Интересно, что им Талька про меня наплести успел? И какой я этому Пупырю дядя?!
– Здорово, – отвечаю, – племянничек. Человек человеку – друг, товарищ и Пупырь. В гости зашел?
– В гости, – улыбается.
А мне не до улыбок сейчас. Как вспомню серпы эти проклятущие…
– Ладно, – киваю, – садитесь, раз пришли. В ногах правды нет.
Подошли. Сели. Молчат. А садятся-то, господи! – все рядком и все одинаково. Чисто гимназистки. Как тогда, в кабаке. Один Пупырь на меня скосился, подумал-подумал – и сел чуть по-другому. Ага, понимаю, видать, не в первый раз сюда ходит. Кой-чего поднабрался.
Сидят, значит. Молчат. Я получше пригляделся – смотрю, Пупырь хоть и улыбается, а сам смурной какой-то. Словно точит его изнутри.
Молчим.
– А у меня друг пропал, – Пупырь говорит, – Юхрим-печник. И бондарь наш, отец Валонги, тоже пропал. И кабатчик. Да еще двое, уже с Ближних Выселок. Люди говорят – их Боди забрали. А может быть, и не Боди. Вы их случаем не видели?
И в глаза мне заглядывает.
Вот оно что, оказывается… то же, что и у нас, – только с другой стороны.
– Нет, – отвечаю, – не видели.
А сам глаза отвожу. Тошно мне стало – дальше некуда. Выходит, и сами они здесь не знают, кто из них – Равнодушный, а кто…
Молчим. Ветерок над головами шебаршит.
– Ладно, – говорю, – мужики, чего зря зады просиживать… Давайте выпьем. Только пиво мне ваше сейчас не пойдет. Мне чего покрепче надо. Вы тут располагайтесь, а я сейчас…
И пошел к Черчеку за самогоном.
Принес.
– Кто, – спрашиваю, – со мной первача тяпнет?
Эх, чуть не ляпнул – за упокой!
Мнутся. То ли не положено им, то ли я не так предлагать должен.
– Вот, – исправляюсь я, – Люди Знака, самогон, на Переплете настоянный. Про него в любой Книге непременно записано. На первой странице большими буквами. Ну-с, кто желает по стаканчику во имя и прочее?
