– Да вы, суки, мне уже второй месяц не платите ничего, – хлопнул пианист по столу, снова перейдя на русский. Впрочем, расслышать его мог только я. – Дай хоть выпить, пока эта баба забавляется!
Официант закатил глаза, очевидно уловив суть, и удалился.
– А вы русский, – обрадовался я. – Вы хорошо играли!
– На скольких языках ты еще хочешь повторить эту глупость? – отрезал пианист. – Можно же на «ты», да? Вижу, у тебя еще молоко на губах не обсохло.
– Я вам сделал что-то плохое? – обиделся я.
– Да нет, – тяжело вздохнул он. – Просто ты попал мне под руку.
Это было хотя бы честно.
– Ну и мне не очень, конечно, понятно, почему такой юный мальчуган сидит один-одинешенек на самом дорогом месте этой плавающей ярмарки тщеславия, – оглядел он меня внимательно.
– Вам не кажется, что вы слишком негативно ко всему относитесь? – спросил я. – Трудно жить с такой агрессией.
Пианист так прыснул, что дамочка за роялем вздрогнула и на пару секунду прервала свое любительское музицирование, а несколько ближайших столов обернулись к нам.
– Все в порядке, – помахал им пианист уже в явно приподнятом настроении и снова обратился ко мне: – Тебе не кажется, что говорить о тяжести жизни в твои годы и при твоей очевидной удаче не особо уместно?
Подошедший лысый официант с кислой миной налил бокал пианисту и уже хотел удалиться, как мой новый знакомый выхватил у него всю бутылку.
– Это можешь оставить, – бросил он в сторону, даже не подняв глаз, на что официант покраснел, пропыхтел что-то неразборчивое и унесся прочь, качая головой.
– А какая у меня очевидная удача? – поинтересовался я.
Пианист прищурился на меня поверх бокала и отпил большой глоток.
– Богатенькие родители? – предположил он.
– А-а, вы об этом…
– Мне просто не нравится, когда избалованные сопляки думают, что они выше и умнее всех прочих смертных.
– Послушайте, – рассердился я. – Во-первых, у меня не богатые родители, если вам так уж интересно, во-вторых, я никак не дал вам повода думать, что считаю себя лучше остальных, а в-третьих, у вас просто скверное настроение. И если вы собираетесь его и дальше выплескивать на меня, то я попрошу вас отсесть.
Пианист застыл, как разошедшийся школьник, которого отчитали. Надо сказать, что я и сам был удивлен своей уверенностью и красноречием.
– Да ладно тебе, – примирительно протянул он. – Погорячился, прости. Просто мне не понравилось, как ты настаивал на том, что я хорошо играл, и я сразу списал тебя.
– А что в этом плохого? – не понял я. – Вообще-то это был комплимент.
– Комплимент дурному вкусу, – фыркнул он, ловко разбалтывая вино в бокале. – То, что я играл, это фастфуд, понимаешь? Они тут преподносят этой так называемой элитной публике жратву класса люкс, а о слуховых рецепторах позаботиться не хотят. Не-ет, зачем? Уши можно спокойно забивать помоями.
– Ну, это вы все-таки чересчур, – смутился я. – Вполне приятная музыка была.
– Вот-вот, – поднял пианист бокал. – Вполне приятная! Гамбургер на вкус тоже ничего так.
– Хорошо, а какая музыка тогда соответствовала бы эксклюзивным блюдам?
– Ну-у, есть много хороших композиторов, – пожал он плечами. – Тут я никому не хочу навязывать своих предпочтений.
– А что сыграли бы вы сами?
Пианист задумался, смотря в золотисто-зеленоватое вино, и, наконец, судя по выражению лица, напряжение его начало спадать. Смягчившиеся черты оказались не просто точеными, а еще и объективно привлекательными.
– Рахманинова, наверное, – проговорил он. – Это чтоб взбодрить дремлющий народ. А потом можно и что-нибудь полегче. Но не эту вот лаунждребедень. А то у всех такой уровень сознания, что ничего более насыщенного они воспринимать не способны.
Я не знал, что такое лаунж, но спросить постеснялся. Судя по тому, что этим понятием он обозначил недавно им сыгранное, я умозаключил: так говорят о легкой, расслабляющей музыке, которую можно слышать и притом не слушать. О музыке, которая течет на заднем плане прозрачным ручейком.
– Но, может, слушать Рахманинова, когда пытаешься поужинать, тоже не совсем уместно? – осторожно предположил я. – А то ведь кусок багета в горле застрянет еще.
Пианист вновь обрел свой злостный прищур, и я понял, что зря посягнул на святое.
– Нет, я же не говорю, что его вообще играть не надо, – поторопился я его задобрить. – Но, может быть, его лучше играть в концертных залах?
Ноздри пианиста раздулись. Он разом отхлебнул добрых полбокала вина.
– А что, если играть в концертных залах не зовут, а? – огрызнулся он, стукнув бокалом по столу. – Что, если ты всю свою гребаную жизнь провел за набором клавишей вместо того, чтобы бегать с друзьями по двору и встречаться с девчонками, бился насмерть с конкурентами, чтобы попасть в консерваторию твоей мечты, попал, отпахал пять лет, как папа Карло, пренебрегая сном и гробя свое здоровье, а потом вышел весь такой светящийся талантом, и никому это на фиг не надо, кроме плавающих ресторанов? Что тогда? Никогда больше не играть Рахманинова? Свыкнуться навеки с лаунжем и тем, что официанты зарабатывают больше тебя?
Я слушал и все больше цепенел. Если он был готов вкратце, но основательно излить душу первому попавшемуся незнакомцу, то накипеть должно было так, что страшно себе представить.
– А… А почему гробя здоровье? – задал я первый возникший вопрос.
– А попробуй проведи несчетные часы в одной позе, напрягая одни и те же мышцы определенным усилием, – как-то нехотя объяснил он. – У музыкантов дикие проблемы с телом. Но не в этом суть… Я всегда был готов с радостью принести в жертву и здоровье, и вообще что угодно. Только бы иметь результат. А когда его нет…
Он горестно замолк и послушал бурные аплодисменты дамочке за роялем.
– Мне кажется или ей больше рады, чем мне? – сглотнул он сухо. – Ладно, не хочу жаловаться. Не в моем это стиле. Просто как-то сегодня…
И тут меня наконец осенило.
– Я знаю! – возбужденно перебил я его. – Я знаю, как вам помочь!
– А я просил мне помогать? – удивился он.
– Ладно, я знаю, в чем проблема! – замахал я руками. – Как сделать так, чтоб было лучше! Можно? Ну, можно я скажу?
– Ну, скажи, – пожал он плечами без энтузиазма.
Я набрал побольше воздуха для предстоящего откровения.
– Вам надо избавиться от амбиций! – выдал я.
– Чего? – сдвинул пианист брови.
– От амбиций! От них надо избавиться! Именно они портят людям жизнь! Это я не сам придумал, проводилось исследование…
– Ах, ну разумеется, куда нам без исследований, – закатил глаза пианист.
