Барон смотрел на меня серьезными темными глазами, и я даже испугался, так как в моем воспоминании они были совсем иными. Мороз начал расползаться по моему быстро забившемуся сердцу, и пальцы сжали картон так сильно, что он прогнулся.
Но тут Барон улыбнулся своей спокойной улыбкой, поднял густые брови, встал и подошел ко мне. Палка при каждом шаге глухо стучала по мостовой, отзываясь эхом в моей вздрагивающей груди. Его тяжелая ладонь опустилась на мое плечо, он сосредоточенно и прищурившись всмотрелся в мои черты, и тут глаза его посветлели и широко открылись.
– Адам, – произнес он тихо, и я был готов поклясться, что таким радостным я не видел его еще никогда.
– А в этот раз вы действительно похудели, Барон, – ухмыльнулся я лукаво.
– Засранец, – коснулся он моей щеки костяшками холодных пальцев. – Зато ты выглядишь превосходно. Лучше, чем я ожидал.
– Но вы же наверняка видели меня, – удивился я. – Ни за что не поверю, что у вас нет хотя бы моих фотографий.
– Ты думаешь, что у меня прямо штаб-квартира КГБ? – шагнул он от меня и натянул на старческие кисти кожаные перчатки.
– Ну, нечто подобное, – признался я.
– Ладно, – отмахнулся Барон. – Конечно, я видел твои фотографии. Но видеть кого-то вблизи – это все же совсем другое. Или ты со мной не согласен?
– Согласен, – кивнул я с растягивающейся все шире улыбкой.
До этого момента я и сам толком не понимал, что по-настоящему скучал по Барону. В Москве казалось, что мне вполне хватало его устных и письменных наставлений и, естественно, материальной поддержки. Но теперь я чувствовал, что в какой-то мере он за эти долгие годы заменил мне отца, который отсутствовал в моей жизни либо визуально, либо мысленно. Или и то и другое одновременно. По большому счету отсутствие отца было настолько явным, что его более-менее неожиданная кончина показалась вполне логичной. Я даже почти никогда не вспоминал о том, что у меня когда-то был отец и что теперь его больше нет. А если и вспоминал, то без каких-либо эмоций – так, как вспоминают, например, расписание трамвая. Но тогда мне почему-то показалось, что Барону надо обязательно об этом сообщить.
– Мой папа умер, – выкрикнул я сквозь сильный порыв ветра, метнувший мои волосы на глаза.
Барон дождался, пока ветер утихнет, и кивнул:
– Я знаю. Прими мои соболезнования.
Я покачал головой:
– Спасибо, но мне не надо.
– Я тебе вообще-то не помидоры на рынке предлагаю, – усмехнулся Барон. – И нести их тебе словно тяжелый пакет тоже не придется. Так что уж будь добр, прими.
– Хорошо, – пожал я плечами. – Но я не грущу. Я просто хотел поставить вас в известность.
Барон вздохнул, положил мне ладонь меж лопаток и повел прочь со сквера. Кофе при каждом шаге бултыхался в стакане.
– Адам-Адам, – побарабанил он пальцами по моей спине. – То ты считаешь меня всеведущим, то думаешь, что я мог упустить такую существенную деталь в твоей жизни. Нет… Ты сказал мне об этом, потому что глубоко в душе ты переживаешь и коришь себя за эти переживания. Потому что я говорю, что надо быть самодостаточным и избегать связей, от потери которых тебе будет больно. И ты решил, что лучшая защита – это нападение, и выдал сразу самое наболевшее. Так?
Честно говоря, я не задумывался о своей мотивации, но объяснение Барона показалось мне вполне правдоподобным. Наверное, где-то глубоко-глубоко действительно таилась скорбь, на которую я не обращал внимания. Сложно было общаться с человеком, который понимал тебя лучше, чем ты себя. Я нехотя согласился, и мы прошли несколько шагов молча, перед тем как он отпустил меня и заговорил снова.
– Знаешь, я не ожидаю от тебя невозможного, – сказал он, поглаживая усы. – Ты не робот. Да и я не робот. К сожалению, невозможно нажать на кнопку и отключить в себе ненужные чувства. У тебя умер отец. Привязанность к родителям есть у каждого, как ни крути. Какими бы никудышными они ни были. И это как раз та привязанность, которая появляется изначально и бездумно. Это практически инстинкт. А с инстинктами, как известно, сложно бороться. И знаешь, мне кажется, лучше признать, что ты переживаешь, и некоторое время вдоволь напереживаться, а дальше уже идти свободным шагом. А то потом еще угрызения совести выпрыгнут из-за какого-нибудь угла и загрызут. Они такие. Они могут.
Я облегченно выдохнул и отпил глоток уже не столь горячего кофе. Густая и приятно горькая жидкость сбежала по горлу и пробила комок чуть выше солнечного сплетения. Все же Барон умел не только запутать, а еще и разрешить проблемы, о существовании которых я еще не догадывался. Мои напряженные плечи опустились, и я заметно выпрямился.
– А как мама? – поинтересовался Барон.
– Да никак. Они же за несколько лет до этого уже развелись, а потому я не думаю, что для нее это было слишком тяжелым ударом. Ну, ужаснулась… За меня якобы сильно беспокоилась. Но скорее из чувства долга. Она же сама видела, насколько мы друг другу были «нужны». Просто нашелся повод выплеснуть эмоции и вдоволь поплакать, мне кажется.
– Тоже хорошее дело, – вставил Барон.
– Да, наверное, ей это нужно было, – согласился я. – А то в телике, вон, постоянные страсти-мордасти, а у нее тишь да гладь. Она даже по поводу развода нисколько не переживала. Да оно и понятно. Что страдать, когда внутреннее состояние просто перетекло во внешнее действие. Если только из-за реакции общества, соседей. Но ей все равно было. Нам всем было все равно… А вот смерть – это да. Хороший повод, чтоб наконец выплакаться.
– А ты? – всмотрелся Барон со стороны в мое лицо. – По твоим напряженным скулам и поджатым губам я вижу, что выплакиваешься ты нечасто.
Я машинально отвернулся, чтобы спрятаться от слишком пристального взгляда, но затем, наоборот, быстро заставил себя смотреть на Барона.
– Так же, как и вы, – парировал я с улыбкой.
– Я просто уже прошел этот этап, – стукнул Барон палкой по мостовой. – Мне уже не приходится держать свои чувства за поводья, как лошадей. Я довел их до полной гармонии с моими убеждениями. А у тебя еще есть противоречие между головой, – он тукнул пальцем мне в висок, – и сердцем, – он ткнул меня в грудь. – Но это не страшно. Все преодолимо, – подмигнул он мне.
Невольно я вспомнил еще об одном навязчивом противоречии между головой и сердцем, и плечи мои снова напряглись. Поспешно я отвел глаза на мостовую, чтобы они ничего не выдали.
– Адам… – как-то слишком доверительно начал Барон, и я так испугался, что он заведет речь о том самом сокровенном, что решил лучше выдать другую мучающую меня идею, чтобы отвести Барона от главной добычи, как волка от зайчонка.
– Барон! – перебил я его взволнованно. – Я не хотел сразу кидаться к вам с такими тяжелыми вопросами, но чувствую, что не могу больше терпеть… Я… Я делаю все, как вы говорите. Я плюю на время, как могу. Пытаюсь ни к чему и ни к кому не привязываться, чтобы не ограничивать свою свободу. И я… Нет, я действительно чувствую себя свободным! Но в то же время… В то же время меня не покидает ощущение, что у меня раздвоение личности. Шизофрения какая-то… Что я веду двойную жизнь. Вернее, не веду ее вообще. Нет, не вообще…
