Маргарита не хотела его слушаться, но она видела, как он волнуется. Как боится за нее. И это глубоко тронуло ее.
Она перестанет глупо себя вести. С ее удачей их обязательно поймают. Слежка – не ее конек.
Каждый раз, когда она пыталась ускользнуть каким либо образом, ее ловили.
Мэгги протяжно, сердито выдохнула.
– Не смей оставлять меня здесь без тебя.
– Такого не будет, – Рен поцеловал ее в щеку и исчез прямо на их глазах.
Маргариту возмутил его поступок.
– Ненавижу, когда он так делает.
Его отец рассмеялся.
– Я счастлив узнать, что он, по крайней мере, научился этому трюку.
– Он научился многому. Думаю, Вы бы гордились им. С тех пор как я его знаю, он выбирался живым из самых невероятных ситуаций. – Потом она протянула руку. – Кстати, я Мэгги Гудо.
Он нежно ответил рукопожатием.
– Рад с тобой познакомиться, Мэгги. Должен сказать, ты прекрасная спутница для моего мальчика.
Слова Аристотеля согрели ее. Но потом возникла странная мысль.
– Может у вас есть старые фотографии Рена? Я бы с удовольствием посмотрела, как он выглядел, когда был маленьким мальчиком.
– У меня есть для тебя кое-что получше, – с дьявольской улыбкой произнес Аристотель.
Маргарита понятия не имела, что он имеет в виду, пока он не провел ее к комнате в конце длинного и элегантного коридора.
Он открыл двери, а потом отошел в сторону, пропуская ее вперед, в темную комнату. Маргарита зашла и замерла на месте, увидев маленького Рена по другую сторону двустороннего зеркала.
– Разве это не опасно? – прошептала она.
– Нет, – Аристотель закрыл двери и, подойдя, встал рядом с ней. – Рен не может услышать, увидеть или даже почувствовать нас. Я построил это комнату уже давно, чтобы иметь возможность приходить и наблюдать за ним без его ведома.
– Зачем? – нахмурившись, спросила она.
В его бирюзовых глазах было столько горечи и глубокой боли, что это напомнило ей о Рене.
– Затем, что я всегда любил своего сына несмотря на то, что он оттолкнул меня. И я хочу быть уверен, что ты проследишь за тем, чтобы он знал об этом. Чтобы он действительно понимал.
Она посмотрела на Рена, лежащего в комнате, который по человеческим меркам выглядел как тринадцати-четырнадцатилетний мальчишка. Его светлые волосы были длинными и запутанными, а тело устрашающе худым. Он выглядел таким ранимым. Таким напуганным и неуверенным. Таким, каким она никогда не ожидала его увидеть.
– Как мог он когда-либо оттолкнуть вас? – спросила она у Аристотеля.
Он указал на окно, в котором она видела Рена в человеческом обличии, лежащего спиной к зеркалу. Он был абсолютно нагим и корчился, будто от боли.
– В природе зверей заложено убивать слабых. Тех, кто отличается от нас. В течение последних двадцати пяти лет я позволил равнодушию Карины воздействовать на свои собственные взгляды по поводу моего ребенка. Рен родился не тигром и не снежным барсом, а смесью нас обоих. – Его пристальный взгляд пронзил ее. – Ты не представляешь себе, каким недостатком это считается в нашем мире.
Аристотель подошел к стеклу настолько близко, что она удивилась, как Рен не может увидеть его.
– На протяжении всей его жизни я считал это уродством. Я понятия не имел, что, когда он достигнет половой зрелости, это окажется даром. Видишь ли, как правило, наш вид может принимать только два обличия. Человека и, соответственно, того зверя, в виде которого мы родились. Другого выбора нет. Но Рен… он особенный. Он может быть тигардом, в обличии которого родился…
– Или тигром. Я видела его таким.
Аристотель кивнул.
– И еще он может быть барсом. Снежным или обычным. Днем или ночью. Он не связан теми законами, которым должны подчиняться все остальные. Он обладает невероятным даром. Я слышал мифы о таких созданиях. Но подобно небылицам о единорогах, я думал, что все это бред собачий. Пока не увидел его.
Он снова посмотрел на Рена, который начал дрожать.
– В его возрасте он не должен принимать облик человека, пока не стемнеет. Катагарцам очень сложно быть людьми при свете дня. У меня есть преимущество, так как моя мать была человеком. Я способен сохранять этот облик дольше, чем остальные из моего вида. Для Рена же принимать форму человека при свете дня и в возрасте двадцати пяти лет просто невероятно.
У Маргариты сердце кровью обливалось, когда она наблюдала, как Рен сражается с каким-то невидимым врагом.
– Мы должны помочь ему. Он выглядит так, будто ему больно.
Отец Рена покачал головой.
– Мы не можем ничего сделать.
– Но…
– Смотри и увидишь.
Он оставил ее одну в смотровой комнате и зашел в комнату Рена.
Стоило Рену услышать, как поворачивается дверная ручка, он сразу же принял облик тигарда. Увидев входящего к нему отца, он тихо и гортанно зарычал.
– Спокойно, Рен, – произнес его отец, приседая на корточки. – Иди сюда.
Рен попятился, с опаской следя за Аристотелем.
Он чуть приблизился к Рену, но тот продолжал пятиться в угол. Когда отец потянулся к нему, Рен оцарапал его своими когтями.
Аристотель отпрянул.
Мэгги увидела на его лице разочарование. Чем ближе он пытался приблизиться к сыну, тем дальше Рен от него отодвигался.
Через несколько минут он ушел.
Мэгги наблюдала, как Рен перевоплотился обратно в человека. Он пытался удержаться на ногах, но почему-то его колени подкосились.
Аристотель присоединился к ней.
– Что с ним происходит?
– Он не знает, как ходить и разговаривать в облике человека. Сейчас он как грудной ребенок. Всему, чему ты научилась в дошкольном возрасте, он учится лишь подростком. Если бы он доверился мне, его было бы легче обучить. Но боюсь, что мы слишком долго продержали его одного. Он дикий и набросится на любого, кто войдет в его комнату.
Маргарита так сильно хотела пойти к нему, что это причиняло ей боль. Но она знала, что не может – это могло изменить их будущее, а это последнее, чего она хотела бы.
– Мэгги, не окажешь ли мне одолжение?
Она понятия не имела, что Аристотель может у нее попросить, поэтому неуверенно ответила:
– Думаю да.
– Передай Рену, что если бы я мог изменить прошлое, то держал бы его рядом с собой, а не запирал одного.
От таких слов Аристотеля и трагедии его отношений с сыном, сердце Мэгги болезненно защемило.
– Похоже, это очень жестоко, иметь возможность путешествовать во времени, и не управлять им.
