Единственный грех того ребенка состоял в его рождении.
И пока он вглядывался в маленькое, доверчивое личико, дитя улыбнулось ему, не сознавая, что происходит, и он почувствовал неуверенность.
— Убей его, — рявкнул Долор.
Кратус вытащил кинжал, чтобы перерезать ребенку горло. Смеясь, младенец потянулся к нему, глазенки светились радостью и воодушевлением, а крошечные пальчики обернулись вокруг его большой руки.
Так что он сделал ту единственную вещь, которую оказался в состоянии сделать. При помощи своих сил он усыпил ребенка, а потом сбежал с ним и отдал на воспитание крестьянам.
Единственный момент сострадания.
Вечность бесчестья, оскорблений и деградации.
Теперь они имели наглость просить его о помощи, после всего того, что сделали ему. Они все просто выжили из ума.
И он больше не имеет с ними ничего общего.
— Эй, приятель, — окликнул его Дарис, подходя ближе. — Почему ты не сказал нам, что умеешь говорить?
Потому что общение с Дарисом могло бы привести к дружбе. И если бы он совершил эту ошибку, то Дариса убили бы прямо у него на глазах. Жестоко и беспощадно.
Зевс отнял у него все.
Так что он проигнорировал Дариса и продолжил отвинчивать нуждающийся в замене генератор.
Дарис издал звук неудовольствия.
— Не важно. Думаю, ты слишком хорош, чтобы общаться с нами.
Не нужно мешать им так думать. Это намного легче, чем пытаться объяснить им правду, в которую они никогда не поверят. В этом мире он одинок. Как всегда.
Дарис побрел работать над «Тойотой», поступившей к ним ранее. Он и Пол добродушно шутили, наполняя радиатор и ставя новые свечи.
Когда Джерико доставал генератор, на него упала тень. Поглядев вверх, он обнаружил владельца мастерской, Джекоба Ландри. У коротенького и толстого Ландри были редкие волосы с проседью и жадные голубые глазки.
— Я слышал, здесь недавно с тобой были какие-то трудности.
Джерико отрицательно покачал головой.
— Умм-хммм, Шарлотта также сказала мне, что ты умеешь говорить. Это правда?
Он кивнул.
— Парень, зачем тебе понадобилось обманывать меня? Я ведь говорил тебе при найме, что мне не нравится, когда мне пудрят мозги. Если ты хочешь работать здесь, то приходи вовремя, оставляй свою личную жизнь дома, не наглей и не ври. Comprende?
[5]
— Да, сэр, — ответил он, пытаясь сдержать враждебность в своем голосе. Он ненавидел, что ему приходилось ползать перед таким кретином, как этот, ради того, чтобы поесть. — Этого больше не случиться, мистер Ландри. Обещаю.
Ландри резко ткнул его в плечо.
— Будет лучше, если нет.
Джерико стиснул в руке гаечный ключ, желая дать Ландри почувствовать, на что способен. Было время, когда он мог выпустить кишки любому, кто вот так позволял себе разговаривать с ним. Не говоря уж о том, что кто-то осмелился прикоснуться к нему без позволения. До того, как началась его человеческая жизнь, каждый, кто входил с ним в контакт, дрожал в ужасе от его силы и свирепости.
Но Ландри был бесцеремонным человеком. Он наслаждался своей крохотной властью над людьми, работавшими на него. И чувствовал себя просто великолепно, когда те ползали перед ним ради своего заработка.
И как бы Джерико не было противно, он нуждался в этой работе. Чем более современным становился мир, тем труднее и труднее стало находить людей, которые по разумной цене могли сделать поддельные документы и которые бескорыстно старались помочь ему не оказаться за решеткой.
Другим бессмертным разрешалось копить богатство, но не ему. Каждый раз, когда он пытался сохранить хотя бы доллар, Зевс его обчищал. Одно несчастье следовало за другим.
Его существование было таким в течении столь многих столетий, что он больше не трудился считать их.
Он был ничем и у него никогда ничего не будет.
Даже достоинства.
Вздохнув, он вернулся к работе, ненавидя себя и свою жизнь.
Ты мог бы изменить этого…
Должно быть, дела Зевса совсем плохи, раз он послал кого-то просить его о помощи.
Ты мог бы снова стать богом…
Мысли об этом мучили его. Предложение было заманчивым, за исключением одного. Он должен будет снова взирать на тех, кто повернулся к нему спиной и оставил в этом жалком состоянии. Каждый из тех ублюдков пренебрег им.
Каждый из них.
Более того, они его пытали.
Каждую ночь. В течении тысячелетий Долофоносы — дети Фурий — и боги снов приходили и убивали его. И каждое утро он возрождался к жизни, к тому несчастному существованию, которое он покинул накануне ночью.
Снова и снова. Окровавленный и ожесточенный. И как бы он ни пытался бороться с ними, у него не было сил противостоять им. Веселясь, они или били его, или резали, чтобы увеличить страдания от наказания.
Каждый орган столько раз вырывали из его тела, что эта боль, казалось, была выжжена в его ДНК. Каждый вечер он страшился прихода ночи и того ужаса, что она непременно принесет с собой.
Только прошлой ночью двое из них вырезали его сердце… Снова.
Он никогда не забудет того, что они сделали с ним. Ну и что, если миру что-то угрожает? Если бы миру пришел конец, у него, по крайней мере, было бы немного спокойствия.
Возможно, в этот раз он на самом деле останется мертвым.
Дельфина вернулась на Олимп, чтобы за оставшееся дневное время изучить свою последнюю цель. В течение нескольких часов она наблюдала, как он в одиночестве работает. И пока другие мужчины смеялись и шутили друг с другом, он держался в стороне. Ужасно одинокий. Время от времени она видела, как он посматривает на других работников и их товарищеские отношения с тоской настолько сильной, что внутри у нее все сжималось от сострадания.
Они не обращали на него никакого внимания, как будто он был невидим.
В шесть тридцать, после того, как остальные закончили и ушли, он умылся. Снял свой рабочий комбинезон, свернул и засунул его в черный потрепанный рюкзак, который потом забросил на плечо, и направился к своему старому допотопному мотоциклу.
По дороге домой он ненадолго остановился у маленького гастронома на углу, схватил буханку хлеба, куриный салат, роман в мягкой обложке и упаковку пива из шести банок. Ни с кем не разговаривая, он расплатился за все, убрал продукты в рюкзак и отправился в свою крошечную, однокомнатную квартирку. Это место выглядело таким обшарпанным, что даже потертый, в трещинах линолеум был продавлен в середине. Она изумилась тому, что стены вокруг него до сих пор не обрушились.
