Газеты Толик читал всё подряд и каждый день, надеясь понять, что же происходит в заснеженных полях Поволжья. Писали много, но как-то бестолково, и было непонятно, то ли у журналистов нет фактов, то ли они просто получили указание запутывать как своих, так и чужих. Но в статьях всё время мелькало название города, которое знал любой школьник в Советском Союзе. Бои шли в Сталинграде, и Том с нетерпением ждал сообщения о начале русского наступления, которое должно было изменить ход войны. Однако пока газеты сообщали в основном о мелких боях за неведомые атоллы в Тихом океане и неизвестные ему города в Африке, где союзники один за другим захватывали города во французских колониях и громили немецко-итальянские силы в грандиозной (если верить журналистам) битве под Эль-Аламейном. И на фоне этих сообщений почти никто из сослуживцев не обратил внимания на сообщение о начале русского наступления под тем же Сталинградом. Никто, кроме Толика. Но и он старался не выдать своего особого интереса к этому событию, хотя и отметил начало наступления в том же баре, здорово напившись и даже спев знаменитую в его время песню английских летчиков:
Был озабочен очень воздушный наш народ —
К нам не вернулся ночью с бомбежки самолет.
Радисты скребли в эфире, волну ловя едва,
И вот без пяти четыре услышали слова:
«Мы летим, ковыляя во мгле,
Мы ползем на последнем крыле,
Бак пробит, хвост горит, но машина летит
На честном слове и на одном крыле.
Ну, дела! Ночь была!
Все объекты разбомбили мы дотла!
Бак пробит, хвост горит, но машина летит
На честном слове и на одном крыле».
На фоне общего воодушевления от побед союзников он нисколько не выделялся, поэтому веселился без опаски, не задумываясь, что очередной раз отнимает хлеб у будущего автора слов
[20].
Он и не подозревал, что находившийся в это время баре журналист газеты «Нью-Йорк Таймс» сумел записать слова. И песня, обработанная композитором Джимми Макхью, со временем стала популярной по обеим сторонам Атлантики, особенно среди летчиков.
Единственное, что очень тревожило Толика – слухи, что их дивизию пошлют на Тихий океан. Он помнил, что американцы воевали там с большими потерями и без особых успехов до сорок пятого. Как-то не очень хотелось погибнуть, освобождая никому не нужный в конечном итоге, заброшенный неведомо в каких водах атолл. Но судьба опять порадовала Тома и всех его сослуживцев. Их отправляли в Африку. Полк, уже сидевший на чемоданах, собрали в течение двух часов, погрузили в эшелон и вывезли в какой-то порт. Какой, Толик так и не поинтересовался, хотя просидели они в казармах на берегу несколько дней. «Меньше знаешь – крепче спишь», – учил его в свое время прапорщик Мимоходов. Поэтому вместо изучения места временного базирования сержант повторял со своими бойцами приемы и методы выживания в бою. И готовился сам. Тем более что при отправлении на фронт офицеры смотрели сквозь пальцы на перевооружение солдат в соответствии с их предпочтениями. Так в отделении Томпсона появилась снайперская винтовка «Спрингфилд», два ручных пулемета БАР вместо одного, дробовик, а сам Том обзавелся только что поступившим на вооружение десантников карабином «Бэби Гаранд». И все это обошлось всего в сотню с небольшим долларов в виде подарков «кому надо». Если бы не отсутствие хорошей кобуры к «Хай Пауэру», Том мог бы считать себя готовым к предстоящим боям. Впрочем, проблемку с кобурой он планировал решить чуть позже.
Но правильно отмечал полковой капеллан Эдвард Кац, заканчивая обычно свои проповеди словами с кольца царя Соломона: «Все проходит. И это пройдет». Действительно, прошли и несколько относительно спокойных дней у моря. Кстати, о капеллане Том вспомнил, глядя на тот неизбежный суетливый бардак, который воцарился в казарме после приказа на сбор. Вспомнил, как к своему удивлению обнаружил, что буква «К» в его личном номере означает, что он, сержант Том Томпсон – католик. И пришлось-таки ему идти в церковь и знакомиться с капелланом. Впрочем, тот оказался свойским парнем, не дураком выпить и любителем хороших песен. Поэтому даже посещение исповеди для Толика превратилось в повод глотнуть на халяву хорошего виски. А какой же истинно русский, тем более если он еще и американец телом, откажется от халявной выпивки! В общем, о первоначальных переживаниях по поводу своей принадлежности к католикам Толик благополучно забыл. А сейчас он вспомнил еще одно любимое высказывание Каца: «Суета сует и всяческая суета», – и подключился в помощь взводному сержанту Лассарду, строя свое отделение.
Корабль ждал их неподалеку, у одного из ближайших причалов. Несмотря на жалкую роль обычного войскового транспорта, он был огромен и красив. При самом беглом взгляде становилось ясно, что некогда это судно знавало лучшие времена. Том готов был поставить золотую двадцатку против старого никеля, что этот «пароходик» до войны пытался отнять у «Королевы» ее «голубую подвязку»
[21]. Но, скорее всего, неудачно – приз, кажется, так и остался у англичан до конца войны.
Но плавание именно на таком корабле не могло не радовать Толика. Из рассказов уже побывавших за морем инструкторов, кадровых сержантов, он знал, что переделанный в войсковой транспорт лайнер перевезет их через море за неделю максимум, в отличие от медленно ползущего конвоя. Да и шансов безопасно добраться до места на таком судне больше. Как запомнил Толик, такие корабли шли на максимально возможной скорости, что давало возможность легко уходить от вражеских субмарин. Существовал даже, как говорили, строжайший приказ не останавливаться ни при каких обстоятельствах, даже для спасения терпящих бедствие. А для отражения же атак с воздуха, как заметил Том, на палубе были смонтированы сорокамиллиметровые зенитные установки Бофорса. Значит, судно берегли – такие зенитки на флоте были, как слышал Том, еще в большом дефиците, и их ставили не на всякий боевой корабль.
Грузились быстро, стоящие у трапов и на палубах моряки непрерывно подгоняли и без них торопливо двигающихся парашютистов. Было видно, что полк прибыл на погрузку последним. Часть палубы уже была заставлена какими-то ящиками, в коридорах попадались уступающие дорогу пассажиры в штатском и униформе.
Разместили их отделение в трех каютах, по четыре человека в каждой. Кроме обычных коек, стояли еще специальные складывающиеся, напомнившие Толику советские раскладушки. Заняв каюту и бросив вещи в рундук под полкой, Томпсон проверил, как устроились его солдаты, и, постоянно прижимаясь к переборкам, чтобы пропустить встречный поток спешащих устроиться на борту солдат, выбрался на палубу. Но и там царила предотъездная суета, поэтому он спрятался за ближайшей спасательной шлюпкой. Однако спокойно посидеть не удалось: из-за корпуса лодки донесся знакомый тенор капеллана, с пьяной настойчивостью распекавшего кого-то за то, что его вместо бара притащили неведомо куда. Пришлось выйти из-за шлюпки и пробиться к Эду.
