С глубокой древности пророки и поэты помогали людям осмыслить трагичность жизни и не закрывать глаза на вред, причиняемый окружающим. В древнем Шумере автор поэмы об Атрахасисе не знал, как избавиться от социальной несправедливости, на которой строилась цивилизация, но показал эту несправедливость. Гильгамешу пришлось лицом к лицу столкнуться с ужасом смерти, лишающим войну фальшивого блеска и благородства. Пророки Израиля обличали правителей в страданиях, причиненных беднякам, и в военных преступлениях. Священнические авторы Ветхого Завета жили в жестоком обществе и не могли отказаться от насилия. Однако они верили, что воины осквернены своим насилием, даже если военную кампанию благословил Бог. Вот почему Давиду не дано было построить храм Яхве. Арии любили войну и чтили воинов; битвы и набеги играли важную роль в скотоводческой экономике, но на воине всегда была скверна. Китайские стратеги признавали, что военный образ жизни есть «путь обмана» и должен быть исключен из гражданской жизни. Они обращали внимание на неудобный факт: даже идеалистическое государство сохраняет в своем сердце институт, занимающийся убийствами, ложью и предательством.
На Западе секуляризм стал частью идентичности. Здесь есть изрядные плюсы: в частности, тесная связь с власть имущими может создать опасные компромиссы для религиозной традиции. Однако секуляризм также сопряжен с насилием. Секуляризация во Франции проводилась путем принуждения, вымогательства и кровопролития; впервые на войну было мобилизовано все общество. Секуляризм же стимулировался агрессией против религии, которую поныне разделяют многие европейцы. Соединенные Штаты не заклеймили позором веру, и в них религия процветала. Между тем их ранняя история связана с агрессией: концепция прав человека не применялась ни к американским индейцам, ни к африканским рабам. В развивающемся мире секуляризация воспринималась как явление смертоносное, насильственное и враждебное. Людей убивали в святилищах; представителей духовенства пытали, арестовывали, убивали, лишали ресурсов, достоинства и статуса.
Поэтому секуляризация иногда наносила урон религии. Даже в относительно благожелательной обстановке протестантские фундаменталисты Соединенных Штатов преисполнились ксенофобии и страха перед современностью. Ужасы насеровской тюрьмы сделали из Сайида Кутба человека крайних взглядов: его либерализм сменился параноидальными настроениями, когда враги виделись повсюду. Хомейни также часто говорил о заговорах евреев, христиан и империалистов. Деобандцы, травмированные тем, как англичане положили конец империи Моголов, создали жесткую законническую форму ислама, откуда вышел и почти пародийный «Талибан» – ядовитая смесь деобандской твердолобости, племенного шовинизма и агрессии человека, обездоленного войной. На Индийском субконтиненте и на Ближнем Востоке чуждая идеология национализма преобразила традиционные религиозные символы и мифы, придав им агрессивное содержание…
Впрочем, взаимосвязь между современностью и религией не всегда была полностью антагонистической. Некоторые движения (в частности, два «великих пробуждения» и «Братья-мусульмане») даже помогали людям усвоить современные идеалы, подавая их в близкой им форме.
Религиозное насилие не есть нечто чужеродное нашему миру, а составляет естественную его часть. Мы создали взаимозависимый мир. Да, человечество опасным образом поляризовано. Однако между нами образовались и необычайно тесные связи. Когда котировки акций падают в одном регионе, следует обвал на рынках по всей планете. То, что сегодня происходит в Палестине или Ираке, может завтра отозваться в Нью-Йорке, Лондоне и Мадриде. Благодаря Интернету фотографии, сделанные в иракских тюрьмах или разоренных сирийских селах, моментально облетают мир. Мы стоим перед угрозой экологической и ядерной катастрофы. Однако мы еще не осознали реальное положение вещей, и мы, жители развитых стран, относим себя к особой привилегированной категории. Между тем наша политика спровоцировала во всем мире гнев и обиду. И мы на Западе несем часть ответственности за те страдания мусульман, которыми сумел воспользоваться бен Ладен. «Разве я сторож брату моему?» Да, сторож.
Есть хорошие слова:
Война – это психоз, порожденный чьим-то неумением прозревать взаимоотношения вещей. Наши взаимоотношения с ближними своими. С экономикой, историей. Но прежде всего – с ничто. Со смертью
{1759}.
Нам нужны идеологии, религиозные или секулярные, которые помогут взглянуть в лицо неизбывным дилеммам экономической и исторической ситуации, как это делали пророки древности. У нас больше нет необходимости мириться с эксплуатацией и несправедливостью аграрной империи, но в мире еще много неравенства и несправедливости. Между тем обездоленные перестали быть беззащитными крестьянами: они научились давать сдачи. Если мы хотим создать удобный для жизни мир, мы должны взять на себя ответственность за страдания людей и научиться слушать мнения, которые идут вразрез с нашими представлениями о самих себе. Все это требует самоотдачи, самоотверженности и сострадания, которые играли в истории религии не менее важную роль, чем крестовые походы и джихад.
Все мы боремся – на секулярный или религиозный лад – с «ничто», с пустотой в сердце современной культуры. Еще со времен Зороастра религиозные движения, которые пытались решить проблему насилия своего времени, сами отчасти усваивали агрессию. Протестантский фундаментализм возник в Соединенных Штатах, когда евангельские христиане осмысляли беспрецедентную резню Первой мировой войны. Их апокалиптизм представлял собой лишь религиозную версию фантазий о «будущей войне», которыми была полна Европа. Религиозные фундаменталисты и экстремисты используют язык веры, чтобы выразить страхи, терзающие и секуляристов. Мы видели, что некоторые из наиболее жестоких и саморазрушительных движений отчасти были реакцией на холокост или ядерную угрозу. Группировки, подобные той, которую создал Шукри Мустафа в Египте времен Садата, являют собой искаженное отражение структурного насилия современной культуры. Не только верующие, но и секуляристы становились террористами-смертниками. Отчасти так проявляется инстинкт смерти, присущий современной культуре. У религиозных людей и секуляристов могут быть общие чаяния. Скажем, кукизм был религиозной формой секулярного национализма и показал себя способным на тесное сотрудничество с израильским секуляризмом. Мусульмане, которые присоединялись к джихаду против Советского Союза, возрождали старый исламский обычай «добровольчества». Однако они ощущали тот же самый импульс, который толкал сотни европейцев оставлять уютные дома и принимать участие в Гражданской войне в Испании (1936–1939 гг.), а евреев – спешить из диаспоры на поддержку Израилю в Шестидневной войне.
Сталкиваясь с насилием нашего времени, естественно ожесточить сердце и закрыться от всемирной боли и лишений, которые вселяют в нас дискомфорт, депрессию и растерянность. Однако необходимо искать пути осмысления этих тревожных фактов современной жизни, иначе мы утратим лучшую часть человеческой природы. Мы должны понять, как сделать то, что религия (в своих лучших проявлениях) делала веками: выстроить всемирное сообщество, взрастить «невозмутимость» с почтением ко всем и каждому; взять на себя ответственность за страдания в мире. Ни одно государство в истории, сколь угодно великое, не миновало скверны воина. Все мы, люди верующие и неверующие, несем ответственность за нынешнее состояние мира. И позор международному сообществу, что сын Маманы Биби восклицает: «Грубо говоря, всем наплевать!» Ритуал с козлом отпущения был попыткой общины отделаться от мысли о своих грехах. Однако он не может быть выходом в наши дни.
