Благодаря пайдейе старая религия оставалась важной частью позднеримской культуры, и ее этос повлиял на церковную жизнь: пройдя крещальную купель, юноши в целом сохраняли эти взгляды, а некоторые даже считали пайдейю обязательным приготовлением к христианству
{790}. Каппадокийский епископ Григорий Назианзин (329–390 гг.) говорил общине: «Через слово я обуздываю порывы гнева»
{791}. Его друзья – Василий Кесарийский (ок. 330–379 гг.) и Григорий Нисский (331–395 гг.), младший брат Василия, крестились лишь после завершения этой традиционной подготовки
{792}. Сдержанность пайдейи повлияла даже на учение о Троице, которое эти три мужа, часто называемые каппадокийскими отцами, разработали под конец арианского кризиса. Их настораживали подобные диспуты: уж слишком воинственны были обе стороны, и слишком убеждены в своей способности знать непостижимое. Каппадокийцы практиковали тихую молитву, введенную Евагрием Понтийским (отчасти с тем, чтобы избавить ум от гнева и косности). Они понимали, что о Боге невозможно говорить так, как мы говорим о повседневных вещах. И само учение о Троице, как они его объясняли, показывало христианам: реальность, которую мы называем Богом, неизреченна и непостижима. И все же каппадокийцы призывали размышлять о Троице: это размышление помогало верующим вырабатывать в себе самообуздание в противовес агрессивной и воинственной нетерпимости.
Никейский символ веры озадачивал многих христиан. Если Бог един, как Иисус может быть Богом? Не означает ли это двоебожия? И что думать о Святом Духе, роль которого в символе Афанасия обозначена столь бегло? В Новом Завете это иудейское понятие подразумевало человеческое восприятие силы и присутствия Божия, а не божественную реальность как таковую. Учение о Троице стало попыткой выразить иудейскую концепцию в категориях эллинистической мысли. Согласно каппадокийцам, в Боге одна сущность (усия), но три ипостаси: Отец (источник бытия), Логос (в человеке Иисусе) и Дух (с которым мы соприкасаемся в самих себе). Каждое из лиц (на латыни – «персона», «маска») Троицы – лишь частичный отблеск божественной усии, непостижимой человеческому уму. Каппадокийцы учили медитировать о Троице: это напоминало, что божественное невозможно свести к догматической формуле. Погружаясь в созерцание, верующие постигали внутритроичный кеносис: Отец непрестанно умаляет себя, предавая все Логосу. После того как Слово изречено, Отец уже не имеет «Я», но пребывает вовеки молчащим и непознаваемым. Да и Логос не имеет отдельного «Я»: он есть лишь «Ты» Отца. А Дух Святой – это «Мы» Отца и Сына
{793}. Учение о Троице отражало такие ценности пайдейи, как сдержанность, уважительность и готовность к самоотдаче, которые образованные епископы противопоставляли новой христианской воинственности. А другие епископы, увы, были слишком склонны к ней.
Константин дал епископам возможность использовать имперскую власть, и подчас христиане (особенно незнатного рода) боролись за епископство так же активно, как сейчас политики борются за места в парламенте
{794}. Случались и перевороты: скажем, храм могли захватить ночью и на время незаконного рукоположения забаррикадировать двери
{795}. Историк Палладий сетовал: «Епископы нашего времени, епископы лишь по виду, глиняный род, устремились к богатству, должностям и почестям»
{796}. Таких людей называли «епископами-тиранами». В Древней Греции словом «тиран» обозначали человека, который силой незаконно захватывал власть, а в позднеримской империи оно означало злоупотребление властью, жестокость и необузданный гнев
{797}. Когда Афанасий стал епископом, враги часто называли его тираном: мол, не столько ревнует о вере, сколько удовлетворяет личные амбиции. И уж сущим тираном он показал себя, приговаривая ариан к тюрьмам, бичеваниям и пыткам, к тому же при нем состояли военные и государственные чиновники
{798}. Да, насадить в Церкви имперские порядки легче, чем в империи – христианские…
В конце IV в. беспорядки в городах стали обычным явлением. Варварские племена то и дело тревожили границы, в селах процветал разбой, и в города стекались беженцы
{799}. Перенаселение, болезни, безработица и повышенные налоги создавали напряжение, которое часто приводило к насилию. А поскольку армия требовалась для защиты границ, у наместников не было возможности жестко подавить мятежи, и ответственность за контроль над толпой они возлагали на епископов
{800}. Патриарх Антиохийский писал своему коллеге: «Такие епископы, как ты, обязаны пресекать и обуздывать всякие нерегулируемые движения толпы»
{801}. Епископы Сирии часто использовали местных монахов в качестве организаторов бесплатных столовых, носильщиков, санитаров и могильщиков. Этих монахов любил народ, особенно городская беднота, которой нравилось, как монахи обличают богачей. Теперь монахи стали успокаивать беспорядки и по ходу дела обретали боевые навыки.
В отличие от египетских монахов, сирийские монахи не слишком старались обуздать гневливость. Их называли «пасущимися»: они не имели жилищ, а вольно бродили по горам, питаясь растениями
{802}. Одним из самых известных «пасущихся» был Александр Константинопольский, покинувший регулярную монашескую общину, ибо не одобрял владение собственностью. Ему были близки постюлианские настроения («больше никогда!»), и после семи лет одинокого пребывания в пустыне он для начала спалил большой храм в языческом селе. По отношению к символам старой религии, которые оставались угрозой безопасности Церкви, Александр придерживался максимально жесткой линии. Однако мученического венца не стяжал: толпе, которая явилась его убить, он проповедовал столь красноречиво, что она моментально обратилась в христианство. Он основал орден акимитов («свободных от забот»): в отличие от Антония, эти монахи не зарабатывали себе на жизнь и не занимались производительным трудом, а жили на подаяние. И гнев отнюдь не обуздывали
{803}. В 380-е гг. 400 акимитов сформировали молитвенный отряд и начали двадцатилетнее шествие вдоль персидской границы, круглосуточно воспевая хвалы в соответствии с Павловой заповедью «непрестанно молиться»
{804}. Несчастные жители селений по обе стороны границы были затюканы кровожадными обличениями идолопоклонства и изнемогали от настырных требований милостыни (ведь и сами-то еле могли прокормиться). Приходя в очередной город, акимиты садились на площади и собирали вокруг себя толпу бедноты, которая стекалась послушать суровое осуждение богачей.
