Ещё одно отличие японской действительности от советской заключалось в том, что японские наставники могли не опасаться, что, преследуя на самом деле за преподавание, например, каратэ, их привлекут к ответственности за, скажем, «изготовление и сбыт порнографии» или за фарцовку, кстати, самый процветающий бизнес в послевоенной Японии. Ну и наконец, совсем уж странным для нас выглядит то, что в период «запрещения» будо практически по всем их видам проводились соревнования
[73]. А «запрещённое» дзюдо даже объединилось во Всеяпонский союз, глава которого, сын и преемник Кано Дзигоро, Кано Рисэй обращался к командующему Силами союзников генералу Макартуру с просьбой о разрешении именно преподавания дзюдо и включения его в школьную программу
[74] — после запрета не прошло и трех лет! Одновременно очень активно шёл процесс образования ассоциаций, прежде всего, дзюдо и кюдо, проводились соревнования и в других видах будо, таких, например, как айкидо, которое именно после войны начало набирать силу. Начали формироваться и новые, в дополнение к уже зарегистрированным в ДНБК ещё до войны, федерации и клубы каратэ.
В таком случае против кого был направлен запрет? Против обычных японцев? Против школьников и студентов? Конечно’же, нет. Как видно из документов, дискриминационные меры были обращены, в первую очередь, против наиболее одиозных носителей идеологии бусидо, какими они казались американцам тогда, в условиях только что заключенного мира — после долгой и кровопролитной войны, начавшейся вероломным нападением на Пёрл-Харбор. Виновным в области боевых искусств был объявлен не какой-то отдельно взятый их вид — дзюдо или кэндо, или каратэ, или кюдо, и не все виды будо в целом, а конкретная организация — Дай Ниппон Бутокукай. Это было справедливо и объяснимо: как мы помним, американцы с начала войны пристально наблюдали за чётко организованной структурой, в руководство которой входили отставные генералы, принцы, руководители тайных обществ, и идейной базой которой на тот момент служило кокутай — учение не вполне понятное, но известное тем, что на нем основывалась идейная политика ближайшего союзника нацистской Германии, и тем, что оно стало оправданием жестокого завоевания почти всего Азиатско-Тихоокеанского региона. И было уже абсолютно не важно, что практическая опасность Дай Ниппон Бутокукай непосредственно для США никогда и никем в этой стране не была подтверждена — организацию занесли в списки «потенциально опасных», пусть даже допросы её членов и не выявили их принадлежности ни к японской шпионской сети, ни к какой-либо подготовке диверсантов или террористов. Информация же о том, что переел началом занятий кэндока совершают поклон в сторону южной стены додзё, если и выглядела подозрительной, то к факторам прямой угрозы отнести её было всё же затруднительно
[75].
В результате получилось так, что вскоре после оккупации Японии американскими войсками возникла ситуация, когда насущно необходимо было запретить сам дух бусидо, о котором американцы были наслышаны в теории, а на практике столкнулись на полях и морях сражений. Зримым воплощением духа и было признано Дай Ниппон Бутокукай. Но как запретить дух? Американцы попытались (и небезуспешно) хотя бы блокировать его воспитание в следующих поколениях. Для этого и было решено запретить преподавание основных будо в учебных заведениях. Формальная отсылка этого решения к внутрияпонской инициативе была подобрана специально: в американских документах мы находим ссылки на исполнение «п. 4 императорского рескрипта 101»
[76].
Нам пока не удалось обнаружить такого рескрипта, тем более, что они не нумеровались и редко разбивались по пунктам. Возможно, речь идет о правительственном указе № 101 1946 г., в соответствии с которым организации, квалифицированные как ультранационалистические, террористические или тайные, должны были представить списки своих членов, а также указать свои источники доходов. В свою очередь, в императорском рескрипте от 1.01 — подготовленном в штабе Макартура обращении императора Сева (Хирохито) к народу 1 января 1946 г., известном как нингэн-сэнгэн и, строго говоря, состоящим из двух рескриптов — «Об устроении новой Японии» и «О восстановлении нации», был, как принято сейчас говорить, заложен определенный сигнал. Принято считать, что в этом обращении император отрёкся от божественного статуса японских правителей, но нас в данный момент интересует другое. Обращение начиналось с цитирования «Клятвы пяти пунктов» — образной «программы» своего правления, которую объявил дед Сёва — император Мэйдзи в самом начале модернизации Японии — в 1868 г. Четвертый пункт клятвы гласил: «Отжившие методы и обычаи будут уничтожены, и нация пойдет по великому Пути Неба и Земли». С некоторой натяжкой, но вполне допустимо будет предположить, что этот четвертый пункт и стал, как сейчас принято говорить, образным, но недвусмысленным сигналом к действию по уничтожению «отжившего обычая» — бусидо. Еще до этого, в октябре 1945 г., через 50 дней после подписания акта капитуляции Японии, штаб Макартура представил японскому правительству меморандум о необходимости запрещения милитаристской и ультранационалистической подготовки и прекращения военного образования
[77]. Теперь же, с американской подачи, японцы взяли борьбу со своим национальным духом в собственные руки. Администрация Макартура осуществляла общее руководство оккупационной политикой, отправляя для контроля в штаб 8-й американской армии копии всех директив японскому правительству. Специальный отдел дублировал их в своих указаниях и рассылал для контроля командующим корпусами по всей Японии, которые, в свою очередь, пересылали их в отделы американской военной администрации, контролирующие деятельность админстраций японских префектур.
Безусловно, репрессии в отношении представителей мира единоборств, которые применялись в Японии конца сороковых, нельзя сравнить с теми «мерами воздействия», которые обрушились на наших спортсменов в начале восьмидесятых, когда многие именитые отечественные каратисты попали за решётку по сфабрикованным обвинениям, а как минимум один — по обвинению в преподавании каратэ, но они тоже были. Только коснулись эти репрессии, осуществляемые не одними американцами, как ныне принято думать, а самими японцами, и основным видом которых было увольнение из различных ассоциаций будо, школ и университетов, почти исключительно членов Дай Ниппон Бутокукай
[78] — да и то скоротечно. «Чистка» системы образования, отмена милитаристского «морального воспитания» началась сразу после начала оккупации (уже упоминавшаяся директива об этом была подписана 30.10.1945 г.), а 15 декабря того же года вышла директива о запрете официальной поддержки «государственного синто», «Кокутай-но хонги» и другой националистической литературы, а заодно и запрет на выставление камидана в общественных местах. Сразу после объявления нингэн-сэнгэн, 4 января 1946 г. было принято решение о «чистке» националистов, к которым, в частности, были отнесены те, кто занимался «военным и полувоенным обучением». Дам Ниппон Бутокукай попало под «чистку», как и очень многие другие организации военно-патриотического толка (всего к декабрю 1951 г., когда процесс повернулся вспять, таких организаций было распущено 233)
[79]. Из 200 тысяч человек, подвергнутых репрессиям в послевоенной Японии к маю 1948 г., 221 человек были сотрудниками Бутокукай
[80].
