Она предвещала скорое падение всей империи Наполеона!
Часть седьмая. Один против всего мира
Возвращение в Париж буквально вдохнуло в Наполеона новые силы. Не желая тратить ни мгновения на отдых (хотя уж он-то ему бы точно не помешал!), Бонапарт с головой погрузился в государственные дела.
«Масса затруднений, явившихся в государственном механизме, – повествует П. И. Ковалевский, – только изощряли его находчивость и изобретательность. Обращаясь к сенату, он заявил, что в настоящий момент все малодушные должностные лица должны быть удалены, так как их присутствие на службе только подрывает авторитет закона. По отношению к государственному совету были пущены громы и молнии по адресу лиц, приписавших народу державные права, которыми на деле народные массы не могут пользоваться. Вместе с этим Наполеон строго порицал всех, мечтавших основать авторитет власти не на принципе справедливости, естественном порядке вещей или гражданских правах, а на капризе людей, не понимающих ничего в законодательстве и администрации. Все поняли то, что кому надлежало понять, и все притихли. Наполеон был еще Наполеоном».
Именно так.
Особенно хорошо это понимали в России и в Англии.
До тех пор, пока Наполеон пребывает на троне, ожидать покоя Европе, увы, не приходится. А если лихорадит Европу, то непременно зацепит и Россию. И вновь, как уже это было прежде, антинаполеоновская коалиция. Некогда Наполеону удалось блестяще расправиться с своими противниками. Он заслуженно наслаждался славой Аустерлица. Однако сейчас ситуация была иной. Если сам он – по крайней мере с виду – вполне оправился от российского фиаско, то о Франции этого сказать было нельзя. Ведь жертвы, понесенные в России, были настолько велики, что очень многие французские семьи лишились своих кормильцев. Поэтому перспектива новой войны да еще против коалиции стран едва ли могла вызвать симпатию.
«Наполеон все силы своего гения направил на создание новой армии, – пишет П. И. Ковалевский. – Полный разгром его армии повел к тому, что теперь ему ожидать поддержки в армиях других державных владельцев было мало надежды. Главное ядро все-таки должны были составлять французы. А где их взять, если все, что можно было набрать, он уже забрал для прежних войн. Довольно того, что уже в Испании над французскими войсками издевались, видя в них не солдат, а подростков и школьников. Тем не менее Наполеон успел набрать новую, почти двухсоттысячную армию. Правда, этих солдатиков сами французы называли Мариями-Луизами, а все-таки это была славная французская армия, славная славою и подвигами прежних подвижников ее и предводительством великого гения – Наполеона. Однако сам Наполеон видел и сознавал, что это была армия подростков. Старых ветеранов в ней было очень мало. Все они или лежали на полях необъятной России, или находились в плену, или были в госпиталях. Не было у Наполеона и артиллерии – она тоже осталась в руках недавних победителей. Не было и кавалерии, ибо лошади пали в прежнем походе… Тем не менее воевать было нужно».
Вдобавок, как только стало известно о результатах похода в Россию, произошло движение в стане его союзников. Они начали разбегаться, подобно крысам с тонущего корабля.
«Прежние союзники и вассалы стали отпадать от своего повелителя, или старались стать в нейтральное положение, или даже перешли во враждебный лагерь. Естественно, что на помощь России пришла Англия; но вскоре к ним присоединились и Швеция, и Испания, и Турция, и Пруссия. Пруссия переживала в данный момент народное возрождение, и вместе с сознанием своего национального достоинства и единства там возникала и стояла идея освобождения от гнета и рабства Наполеона и отмщения за все предыдущие невзгоды, принесенные ей под предлогом освобождения от гнета и рабства. Мало того, по виду искренне преданные дворы оказались далеко не столь верными Наполеону, как он мог того желать. Варшавское герцогство, созданное Наполеоном и слишком много ему давшее, было уже в руках Александра, к которому многие из поляков относились не хуже, чем к Наполеону».
Пошли первые сражения. Поначалу Наполеон был на высоте. Так, он выиграл битву под Боценом, хотя и не смог окончательно уничтожить спасающегося бегством противника по причине отсутствия у него артиллерии.
Затеянные было обеими сторонами переговоры о перемирии зашли в тупик, как того и следовало ожидать. Наполеон по-прежнему мнил себя властелином мира, а союзная коалиция полагала, что именно им надлежит диктовать условия. Австрия, которая еще недавно раболепно предлагала Наполеону любые ресурсы, теперь заслала все того же вездесущего посла Меттерниха, у которого с Наполеоном состоялся прелюбопытнейший разговор.
Вспоминает Пэер:
«„От вас зависит располагать нашими силами, – сказал Меттерних, – мы не можем оставаться нейтральными, мы будем или за вас, или против вас“. При этом за помощь он требовал Иллирию, половину Италии, Польшу, Голландию, Швейцарию, возвращение папе Рима, Испании – прежнего короля и уничтожение Рейнской федерации. „Как, – воскликнул Наполеон, – мне покинуть Европу, половину которой я теперь занимаю, увести свои легионы за Рейн, за Альпы, за Пиренеи!.. И это тогда, когда наши знамена развеваются в устье Вислы и на реке Одере, когда моя победоносная армия стоит у дверей Берлина и Бреславля, когда я нахожусь во главе 300 000 человек!.. Австрия без выстрела, не обнажая меча, осмеливается предлагать мне такие условия! И это выдумал такой проект мой же тесть! Это он вас сюда прислал!.. О, Меттерних! Признайтесь, сколько вам заплатила Англия за то, чтобы вы объявили мне войну!..“ Меттерних указывает на могущие произойти от этой войны для народов несчастья. „Вы сами не солдат, – говорит Наполеон, – вы не знаете, что происходит в душе солдата. Я выдвинулся на поле битвы, и такой человек, как я, не может беспокоиться о жизни даже миллиона людей!“ Меттерних заметил, что Наполеон чем-то озабочен, не так владеет собой, не так быстро схватывает общее положение дел; он видел, что эта нравственная невоздержанность, которая уже не раз была причиною его ошибок, была теперь в нем сильнее, чем когда-либо».
Вскоре Наполеон наголову разбивает своих врагов под Дрезденом. Но победа не окрыляет его. Бонапарта, похоже, даже не трогает участь противника, которого на сей раз он вполне способен уничтожить совсем. Он вообще ведет себя странно.
Слоон вспоминает: «Неприятельская армия была разбита, и ее можно было совершенно уничтожить. „Между тем на другой день, лишь в четыре часа пополудни, Наполеон приказал одному корпусу Вандама преследовать неприятеля. Оставив затем Мортье предписание держаться в Пирне, он сел в карету и преспокойно уехал в Дрезден. Вообще, весь образ действий такого гениального полководца, как Наполеон, представлялся в данном случае до чрезвычайности странным. Он мог нанести во второй день боя страшный удар союзной армии, но вместо того ограничился разгромом одного только ее крыла и после второго дня не распорядился сколько-нибудь энергически преследовать отступавшего врага. Даже и на третий день преследование производилось только для вида. Наполеон, начав приводить свой план в исполнение, впал тотчас же в состояние загадочной усталости и апатии. В продолжение всего боя он находился в таком состоянии, из которого слегка пробудился, лишь когда ему донесли, что Моро смертельно ранен… По словам Наполеона, у Пирны с ним сделался страшный приступ рвоты, заставивший его в этот роковой день положиться во всем на других“». Происходило что-то непонятное. Наполеон одерживал одну победу за другой, а между тем его положение вовсе не упрочалось. Более того, вновь пошли вызывающие горечь измены со стороны, казалось бы, союзников. Согласно Слоону, «Несмотря на одерживаемые Наполеоном победы, дела его, однако, были таковы, что ему приходилось очистить Саксонию, и теперь он решил дать сражение под Лейпцигом; вместе с тем шли приготовления к отступлению. У Наполеона было все, как говорится, начеку, чтобы выполнить такое решение, которое окажется наиболее сообразным с обстоятельствами. Ночью император два раза принимал теплые ванны. Привычка пить крепкий кофе, чтобы разогнать сон, вызывала у него нервные припадки, которые еще более обострялись у него под бременем тяжких забот, лежавших теперь на императоре. Много было писано о таинственной болезни, которая будто бы все более усиливалась у Наполеона (Слоон).
