Вика часто болела, и Олег носил ей домашние задания. Иногда они вместе делали уроки. Вика отставала от одноклассников, а Олег уже тогда проявлял математические способности, да и вообще ему все давалось легко.
Объясняя условие особо заковыристой задачи, он искоса смотрел на соседку, щеки ее румянились от напряжения, золотистые ресницы дрожали, она часто облизывала узкие, яркие губы. Вика с ногами залезала на стул и порой случайно прижималась к Олегу плечом, и тогда ему отчего-то становилось жарко.
Иной раз она приходила сама, всегда очень аккуратно и кокетливо одетая, на висках вились кудряшки-пружинки, и при взгляде на нее у матери всегда мягчело лицо, она неловко гладила девочку по голове и старалась говорить тихо. Олег любил и не любил, когда она приходила, — любил потому, что видел в это время, какой может быть мама, и еще потому, что после Вики в его комнатушке еще долго держался какой-то особый запах, пахло словно молоком, но гораздо свежей и тоньше. А не любил потому, что после ее ухода мать неизменно начинала сетовать на жизнь, говоря, что вот ведь счастливая семья, как ладно живут, и девочка у них как куколка — милая и приветливая… И тут же обрушивалась и на Олега, кричала, что он шпана, что не умеет быть аккуратным, не бережет вещи. Если отец в это время был дома, доставалось и ему. По он, наученный горьким опытом, старался не попадать хозяйке под горячую руку.
В тот день, когда к ним прибежала Викина мама, шел дождь. Дверь ей открыл отец, он только что вернулся, и в прихожей сушил крылья его черный зонт. Викина мама, очень красивая, худенькая, похожая на мальчика и вовсе не похожая на маму, спросила, не приходила ли к ним Вика. Отец подозвал Олега, и он сказал, что после уроков они вместе вышли из школы, но потом Вика куда-то умчалась с подружками, а Олег, что Олег? — он побрел домой.
Мама Вики ушла со слезами на шоколадных, точь-в-точь как у дочери, глазах, а на следующий день все узнали, что девочку нашли мертвой недалеко от гаражей. Она была у подруги и, возвращаясь домой, решила срезать дорогу. Здесь ее и подстерег маньяк, о котором шептался весь город.
Утром Олег вместо первого урока отправился туда, на место трагедии, и своими глазами видел огороженное какой-то лентой (точно взятой у смерти напрокат) пространство между гаражами, куда с трудом протискивался широкоплечий милиционер. Но Вику уже увезли. А вечером отец явился за ним в школу и сказал, что по радио обратились к родителям с просьбой приходить за детьми и вести их домой. И за всеми пришли родители. Олегу было приятно идти с отцом, приятно, что он говорит с ним, но неудобно — как будто он первоклашка, которого за руку тащат домой!
А через некоторое время пришли за отцом. Это случилось ночью, и Олег до сих пор помнит это невнятное чувство тревоги, которое возникло после ночного звонка. Но люди, пришедшие за отцом, были очень вежливы, все время извинялись и говорили, что все разъяснится, что волноваться не стоит, что это ненадолго…
И все действительно разъяснилось. Мать призналась потом, что не хотела рассказывать Олегу всего, надеялась утаить. Но характер у нее был не тот, из нее все сразу рвалось наружу. И в тот день, когда шел уже не дождь, а снег, мать вернулась поздно и сказала, страшно, не по-женски взрыдывая, что это отец убил всех этих детей, и Вику тоже, что он сумасшедший, или маньяк, или и то и другое вместе.
Олег не мог поверить в то, что отец сумасшедший. Он сразу же вспомнил его, тихого, в лучшие минуты даже внимательного, ощутил на своей ладошке тяжесть и теплоту отцовской руки. Нет, сумасшедшие дикими голосами поют песни, или считают себя Наполеонами, или, когда у них бывает белая горячка, как у дяди Толи, школьного сторожа, они гоняют чертей, школьников и шмыгающих повсюду собак. А отец, негромкий, незаметный человек, который все время молчал, читал Пикуля и Александра Дюма и пил только полезный для пищеварения кефир, — он не мог быть сумасшедшим, это явно была какая-то ужасная ошибка…
Олег с матерью уехали из города так быстро, как только смогли. Квартиру долго никто не хотел покупать, все испуганно косились на мать, шептались, что дом этот «проклятый» — в маленьком городишке ничего утаить невозможно. Наконец ее купили, польстившись на невероятно низкую цену, какие-то заезжие люди, а мать с Олегом держали путь в Москву, где жила какая-то загадочная, по-столичному недосягаемая тетя Надя, которую Олег никогда не видел.
Но тетя Надя, мамина сестра, оказалась замечательной теткой. Она приняла их очень хорошо, словно давно ждала. «Ну вот и наши приехали, — хлопотала женщина, — а у меня уже и пирог в духовке, и карп на сковороде зарумянился, и бульон вышел славный!..» Дома мальчика нечасто баловали «бульонами», да и не приняты были дома такие слова. Не бульон, а похлебка. Хозяйка же продолжала приветливо суетиться: «А Олежек-то какой большой да какой крепкий вырос, весь… в мать, весь в мать!»
Муж ее, Петр Васильевич, тоже тепло отнесся к гостям. Или просто Олегу так казалось, потому что он успел привыкнуть к косым взглядам, шипению за спиной, к брезгливости и враждебности окружающего мира? Во всяком случае, московские родственники не задавали вопросов, а Олег, хоть и не слышал слов гениального поэта о том, что дом находится там, где тебя ни о чем не спрашивают, все равно ценил эту деликатную особенность тети Нади.
Их поселили в большой, светлой комнате, тетя ходила на цыпочках, все допытывалась, не надо ли им чего-нибудь, покойно ли они себя чувствуют. Она была очень полная, белотелая и красивая, кустодиевской красотой, а мальчик, надо заметить, уже одолжил однажды у школьного приятеля журнал «Художник», где «Русская Венера» предстала перед ним во всей красе и долго потом снилась взрослеющему мальчишке.
Олегу, что и говорить, понравились пухлые, ласковые руки тети Нади, ее румяные щеки и тихий смех. Она не работала, занималась тем, что готовила вкусную, аппетитную еду, ходила по магазинам, смотрела телевизор. Между прочим, тоже с каким-то особым домашним обаянием, и «обеспечивала уют», по выражению ее мужа. Он был почти такой же толстый и очень веселый, но дома появлялся редко — «работал автосервисом», как с гордостью сказала тетушка. А детей у них, как в сказке говорится, не было.
…Через два месяца мать умерла — зачем-то затеяла субботним утром стирку, может, чтобы почувствовать себя полезной, помочь по хозяйству, и, подняв таз с бельем, вдруг рванула на груди новый красивый халат, захрипела и стала валиться на бок. Олег в это время высекал изо льда искры на катке со своими новыми одноклассниками. Он ведь с малых лет катался отчаянно. А в школе его, к слову сказать, приняли хорошо.
И в тот день он был как-то глупо счастлив, забыв о своих бедах и огорчениях, просто радовался морозному воздуху и быстрому движению по хорошо залитому льду.
Когда вечером он пришел домой, усталый и голодный, все уже кончилось. Замеревший от горя и ужаса, Олег не мог не думать о том, что он будет делать дальше, представляя себе детский дом, которым мать пугала его с пяти лет, когда он не слушался. Но тетя Надя, обняв мальчика и обливая слезами его макушку, сказала, что они решили оставить его у себя. Петр Васильевич стоял рядом, покашливал, и глаза у него подозрительно блестели.
