(Гёте. Указ. соч.)
Любовь сгорает в красной страсти.
Мэрилин растянулась на алых простынях.
Сердцебиение.
Она – «роза на кровавом поле».
Роза Иерихона, выросшая в Бедламе.
Святое Вино. Красное вино. Пойло. Закройте ваши опьяневшие глаза, и вы увидите красный – отныне и навеки.
Красный цвет, который является последствием сильного светового впечатления, может длиться несколько часов.
(Там же)
Если вы посмотрите на свет всего мира, мироздание окажется алым.
В больнице в глаза закапывают жгучую белладонну, чтобы расширить зрачки, а затем делают фотографию со вспышкой. В этом есть что-то от Хиросимы? Я чудом выжил? На долю секунды появляется небесно-голубой круг, а затем мир окрашивается маджентой.
Мне снова четыре. Пеларгонии светят мне в глаза. Я вижу внутренним взором папино кино, где я собираю их в огромные охапки.
Я сижу здесь и пишу это в ярко-красной футболке от «Маркса и Спенсера». Я закрываю глаза. В темноте я могу вспомнить красный цвет, хотя я и не могу его видеть.
Мои красные пеларгонии, цвет пылающего июня, всегда жили со мной. Каждую осень я подрезаю их; и, хотя они сократились всего лишь до нескольких цветочных горшков, когда я гляжу на них, я вижу прошлое. Другие цвета меняются. Трава уже не такая зеленая, как в дни моей юности. Нет больше той голубизны итальянского неба. Они переменчивы. Но красный – постоянен. Красный – это остановка в эволюции цвета.
Красный редко встречается в пейзаже. Его сила – в его отсутствии. Лишь мгновение в экстатическом закате, огромный шар солнца опускается за горизонт… и затем уходит. Я никогда не видел легендарной зеленой вспышки. Помните, что великие закаты – это последствия катастроф и катаклизмов, Кракатау и Попокатепетль.
Я закрываю глаза и вижу Красную Шапочку в темном лесу. Яркий красный плащ в сгущающемся сумраке. Волк с красными глазами лижет алые куски мяса.
ХУДОЖНИКИ ИСПОЛЬЗУЮТ КРАСНЫЙ КАК ПРИПРАВУ!
«Никогда не доверяй женщине, которая носит красное и черное», – говорит викторианская мать Роберта. А можно ли вообще доверять Красным мундирам? Мы всегда можем оказаться на другом конце их мушкетов.
Самое тайное и желанное место – туалетный столик моей матери, розовый храм Афродиты – алая губная помада с тонким запахом, румяна и ярко-красный лак для ногтей. Я иду через эту комнату, спотыкаясь в своих рубиновых тапочках – они мне велики. Я не Золушка. Забудьте о стране Оз. Я внутри «Женщин»
[16]. Дебри красного… запахи косметики и грушевидных леденцов. Я восхищен сноровкой моей матери. Красные губы, щеки, ногти – которые я помогаю ей накрасить. Лак выглядит превосходно. Я пытаюсь накрасить свои ногти и попадаю в ловушку их пламенного ряда. Я – алая Вавилонская блудница, танцующая в Висячих садах. Мой отец с покрасневшим лицом кричит на меня: «Да чтоб ему просто… Черт побери! Черт его побери!»
Розово-красный не может быть противопоставлен любому, даже самому розовому цвету лица без того, чтобы лицо не утратило какую-то долю своей свежести. Розово-красный и светло-малиновый имеют тот серьезный недостаток, что придают цвету лица в той или иной степени зеленый оттенок.
(Мишель Эжен Шеврёль)
В 1960-х Мэри Куант предала красный, придумав голубую помаду, которая наложила тень смерти на многие губы. У красного есть свое место. Губы – рубиновые. Голубые губы вызывают у меня дрожь. У каждого цвета есть свои рамки, хотя мы и сдвигаем их. Представьте себе голубую герань. Уже придумали голубую розу, которая навсегда останется абсолютным противоречием. Он подарил мне дюжину голубых роз в знак своей любви! Послание любви не может быть голубым…
Красное море лечит, а пересекая его, испытываешь превращение, крещение. Исход из Египта был бегством от греха. Красное море приносит смерть неосторожным, но тем, кто уцелел, дает новую жизнь на другой стороне, в пустыне.
Рождество 1953-го. Тяжелый багаж, покрытый наклейками P&O. Его волокут носильщики. В возбуждении мы садимся на огромный лайнер в Ливерпуле, чтобы плыть в Индию. Во время путешествия мы пересекаем Бискайский залив, ужасно себя чувствуем под ударами урагана, все палубы задраены.
Первая остановка – Гибралтарская скала, затем пересекаем Средиземное море, и небо становится голубым. Порт Саид, волшебники и творящие чудеса уличные галли-галли-маны, дары от «Саймона Артца»
[17]. Вниз по каналу к Горьким озерам, по левую сторону арабский Феликс, родина фениксов. Древние египтяне считали, что морю нельзя доверять, там жили темные боги, Сет, Тифон, место штормов. Однажды вечером мы вошли в Красное море, во время спокойного заката, залитого розовым и красным. Я снял с рождественской елки серебряный шар, привязал к нему нитку с катушки и опустил в кильватер корабля, и он искрился в волнах, красные паруса на закате.
Красный закат – пастух рад; красный рассвет – пастуху покоя нет.
Красный, красный, красный. Дочь агрессии, мать всех цветов. Экстремально красный, цвет бригад и флагов, марширующих красным, красным, по границам и кромкам наших жизней. Я заметил это, когда утратил невинность своего зрения. Красный заполнил интервалы между нотами таких воодушевляющих гимнов, как «Вперед, христово воинство» и «Интернационал».
До двадцати моя жизнь была не красна
[18]. А затем я потерял голову. Когда вы ложились спать, я отправлялся в квартал красных фонарей в Сохо. Наш странный мир был заточен в тени. Никаких витрин, в которых девушки выставляли себя на показ в красном свете, как в Амстердаме или Гамбурге. Острые, как красный перец, дамочки! Женщины в алом! В нашем мире красные вспышки предупреждали нас о полицейском рейде. Пойманные с поличным
[19], мы ждали с присвоенным, как у лотерейных билетов, номером, пока нас допросят и проверят. Раскрасневшиеся бюрократы
[20]. Снова один дома. Раскрасневшийся, раскаленный от злобы. Эти ночи стоят денег, и банковский баланс падает в красную сторону. Я тратил время и деньги в погоне за раскаленным до красноты сексом, который из-за стражей закона было так трудно найти. Книги остались ненаписанными, картины – ненарисованными.
