Но Сципион считал, что, сколько бы он ни получил от друзей, он должен в первую очередь истратить собственные средства. Другие полководцы ехали на войну, чтобы разбогатеть. Сципиону война принесла полное разорение. Правда, узнав об этом, сирийский царь прислал ему великолепные дары. Сципион получил их уже в военном лагере. Обычай не запрещал их принимать, ведь царь был другом римского народа. И император их действительно принял. Равнодушно взглянув на лежащую перед ним груду золота, он немедленно раздарил его храбрейшим солдатам (Liv., epit., 57). Так он до конца остался верен себе.
Ему помогали не только деньгами: царь Нумидии, наследник Масиниссы, узнав, кто будет командовать римской армией, прислал ему целый отряд под командованием столь знаменитого впоследствии Югурты. Фабий Эмилиан немедленно вызвался ехать с братом легатом, хотя в Риме считалось неприличным старшему брату быть легатом у младшего. Его сын, который все-таки стал квестором, не только пожелал отправиться в Нуманцию, но взял на себя все заботы о добровольцах. Сципион был этому очень рад, так как не мог долее задерживаться в Риме. Поручив все дела племяннику, он срочно выехал в Испанию
[144].
III
Сципион не хотел сражаться с испанскими легионами. Такая перспектива была ему во сто крат тяжелее, чем денежные затруднения. Он имел все основания презирать этих воинов и не доверять им. Деморализованные непрерывными поражениями, жизнью среди дикарей в стране, где не было ни права, ни закона, куда, казалось, не простиралась ни Божья, ни людская власть, привыкшие к коварству врагов и ответному коварству своих вождей, они сделались трусливы и робки с иберами, дерзки и наглы со своими полководцами. Первых они панически боялись, вторых искренне презирали. Они усвоили себе худшие приемы партизанской войны, сделались распущенны и строптивы и постепенно превратились в настоящую шайку мародеров. Они вели себя с консулами так, что Манцин, по выражению Плутарха, уже сам не понимал, военачальник он или нет (Plut. Ti. Gracch., 5). Впоследствии он даже, говорят, оправдывал свое поражение тем, что у него было вконец разложившееся войско, с которым невозможно сражаться (App. Hiber., 83). Солдаты, по словам Аппиана, вели жизнь «праздную, полную мятежей и разгула» (App. Hiber., 84). Вот с этими-то воинами и предстояло теперь брать Нуманцию Корнелию Сципиону.
Легионы, стоящие лагерем в Кельтиберии, привыкли, что почти каждый год к ним приезжает новый военачальник, и давно смотрели на это с полным равнодушием. Может быть, и сейчас, когда одним весенним днем к ним прибыл консул Сципион, они в первую минуту не придали этому значения. Они думали, что и завтра проснутся, как всегда, и будут делать то, что им хочется. Если так, как страшно они ошибались!
Впрочем, заблуждение их рассеялось быстро. Сципион приступил к делу тут же, не дав им опомниться, едва войдя в ворота лагеря, даже не успев отдохнуть с дороги. «Придя в лагерь, он застал страшный беспорядок, распущенность, суеверие и роскошь» (Plut. Reg. etimper. apophegm. Scipio min., 16). Повсюду слонялось множество праздных людей. Прежде всего, как некогда под Карфагеном, он выгнал всех лишних — женщин, торговцев, гадателей и гадалок всех мастей, к которым то и дело обращались воины, «ставшие суеверными от всяких неудач» (App. Hiber., 85; Frontin., TV, 1, 1; Val. Max., II, 7, 1; Plut. Ibid.). Он осмотрел обоз и велел немедленно продать и отослать все лишние вещи (App. Hiber. Ibid.). Каждому воину он разрешил оставить один медный горшок, одну чашку и один вертел (App. Hiber., 85; Plut. Ibid.). Он ежедневно обходил лагерь и, если видел какую-нибудь изящную посуду, предназначенную для тонких блюд, разбивал ее собственной рукой (Frontin., IV, 1, 1). Так как он опять застал войско на грани болезни, он назначил им строжайшую диету (App. Hiber., 85; Plut. Ibid.). Мягкие постели, на которых прежде спали воины, немедленно были выброшены. Сам император спал на простых досках (HRR., Rutil.,fr. 13).
