Невротическая вина и церковная жизнь
Как уже говорилось, есть люди, которые испытывают хроническую вину по любому поводу, как будто целиком состоят из уязвимых мест. Они чувствуют себя глубоко виноватыми за то, что не смогли сдержать кашель в транспорте или на концерте. Оправдываются, если им приходится о чем-то просить близкого человека, даже если делают для него намного больше, а просьба пустяковая. Винятся, если просят вернуть данные в долг деньги, хотя сами остро в этих деньгах нуждаются. Иногда такие люди в прямом смысле не могут вздохнуть полной грудью без того, чтобы не подумать о том, что кому-то помешали.
Чаще всего за их плечами – тяжелый опыт отвержения со стороны сразу многих значимых людей. Иногда речь идет о долгом опыте: например, когда одноклассники превращают мальчика или девочку в изгоя. А кому-то достаточно одного или двух травматичных случаев. Особенно плохо, если этот опыт не был смягчен чьим-то участием и поддержкой.
Если такие люди решают принять Православие и воцерковиться (а это бывает нередко, ведь они ищут в религии поддержку, которой мучительно не хватает), им бывает очень трудно преодолеть свои тревоги и открыться живой встрече с Богом.
Особенности общения, которые мы, к сожалению, видим в некоторых храмах, могут спровоцировать неврозы даже у людей, не особенно зависимых от одобрительных оценок. Одергивание и осуждение, пренебрежительное отношение к тем, кто пришел в первый раз и не знает традиций и правил, – проблема известная и серьезная. Сталкиваясь с ней, я всегда вспоминаю поразительную историю, переданную одним священником:
«Владыка Антоний Сурожский рассказывал, как в одну из литургий вышел на проповедь и сказал такую вещь: «Вчера вечером на службу пришла женщина с ребенком. Она была в брюках и без платка. Кто-то из вас сделал ей замечание. Она ушла. Я не знаю, кто ей сделал замечание, но я приказываю этому человеку до конца своих дней молиться о ней и об этом ребенке, чтобы Господь их спас. Потому что из-за вас она может больше никогда не прийти в храм». Развернулся и ушел. Это была вся проповедь»
[24].
В храме мы становимся особенно уязвимыми. Может быть, именно в стенах церкви мы как нигде нуждаемся в принятии, в том, чтобы нас не лишили любви, потому что для многих людей быть отвергнутым Церковью и Богом – почти одно и то же. Тогда даже малейшее неодобрение может переживаться очень болезненно и иной раз надолго, а то и навсегда отталкивает человека от Церкви.
«Один человек с детства помнил, как бабушка говорила ему: «Внучек, вот вырастешь ты большой, станет тебе на душе плохо – иди в храм, там тебе всегда хорошо будет.
Вырос человек. И стало ему жить как-то совсем невыносимо. Вспомнил он совет бабушки и пошел в храм. И тут к нему подходит человек: «Не так руки держишь!» Вторая подбегает: «Не там стоишь!» Третья ворчит: «Не так одет!» Сзади одергивают: «Неправильно крестишься!» А следом подошла одна женщина и говорит ему:
– Вы бы вышли из храма, купили себе книжку о том, как себя здесь вести нужно, потом бы и заходили.
Вышел человек из храма, сел на скамейку и горько заплакал. И вдруг слышит он голос:
– Что ты, дитя Мое, плачешь?
Поднял человек свое заплаканное лицо и увидел Христа. Говорит:
– Господи! Меня в храм не пускают!
Обнял его Господь:
– Не плачь, они и Меня туда не пускают.
Страх вместо совести
Духовная жизнь человека, склонного к повышенной тревожности, может быть связана со многими трудностями. Например, он многократно исповедуется в одном том же грехе, но грех повторяется и повторяется, и конца этому не видно.
Конечно, все мы грешны по самой своей природе, избавление от страсти очень редко происходит быстро и почти никогда – безболезненно. Но причины, по которым многие верующие приносят на исповедь один и тот же список, заключаются не только в этом. Дело в том, что многие из нас испытывают вовсе не подлинную, а невротическую вину. Бывает, что не совесть и ответственность гонят нас на исповедь, а тревога и страх.
Чтобы понять, что переживания пришедшего на исповедь человека – невротические, священникам требуется опыт, специальные знания, время и силы. Исповедующийся может говорить о том, что его мучает совесть, хотя совесть тут ни при чем. Вполне возможно, что его мучает тревога быть не принятым Богом, священником или даже самим собой, и он ждет от исповеди не самоизменения, а устранения этой тревоги, возвращения уверенности в том, что он снова нужен и любим. Священники поощряют выражение вины и раскаяния, но что стоит за этим выражением, чувствуют не всегда.
Иногда человек не перестает «грешить» потому, что его «грех» вовсе грехом не является. Например, женщина жалуется на то, что у нее не получается быть смиренной и кроткой женой, она обижается на мужа, гневается на него, не слушается. Но когда мы узнаем побольше о ситуации в семье, выясняется, что муж поступает с этой женщиной жестоко, и ее реакция – намного более естественная и здоровая, чем мнимое смирение, которое, к сожалению, нередко практикуется в неблагополучных семьях.
Гнев женщины в таком случае является не грехом, а способом самозащиты, тем, что сохраняет ее человеческое достоинство, а иногда и жизнь. Послушание мужу, который причиняет вред жене и собственным детям, очень далеко от святости, абсолютно безответственно и даже преступно по отношению к детям, которые войдут во взрослую жизнь с психологическими травмами.
Но бывает, конечно, что грех действительно совершен или совершается регулярно, прихожанин постоянно его исповедует, но ничего не меняется. Дело в том, что самоизменение, решение жить иначе, перестроить себя у взрослого человека, как и у ребенка, зачастую происходит только после настоящего осознания греха и причиненного им вреда. Оно приводит нас к нашим собственным ценностям, и именно это помогает больше не грешить.
Однако, немногие люди способны к высокому уровню осознанности. Твердое глубинное отношение к греху как к безусловному злу само по себе помогло бы нам бороться с ним. Пока этого нет, пока мы только боимся возмездия, грех будет повторяться, события подлинной вины не произойдет и невротическая вина останется частью нашей жизни.
Протоиерей Павел Великанов писал: «Когда я еще был „свежерукоположенным“ священником, то старался убеждать прихожан в крайней важности и необходимости тщательной подготовки к каждой исповеди, проверке совести по исповедным книгам, подробном составлении списка прегрешений с их последующей „сдачей“ батюшке, как бабушки говорят. Пока не столкнулся с совершенно неожиданным открытием: оказывается, в какой-то момент церковной жизни личности это „выворачивание“ души наизнанку становится настолько привычным делом, как для гимнаста – утренний шпагат.
