«Я себя и так виню, а это уже кое-что».
«Я плохой, не стоит требовать с меня чего-то большего».
«Я и так страдаю от самообвинений, что вам еще нужно?»
Человек избегает подлинной вины, однако он может имитировать некоторые ее этапы – например, раскаяние, искупление. Он показывает и другим, и часто самому себе, что не снимает с себя ответственности, и тем самым защищается от того, чтобы ее нести.
В невротической вине второго типа – например, в описанном раньше «гоголевском» случае – подлинной вины нет. Человек пытается, но не может до нее «дотянуться». А здесь подлинная вина есть, но она не допускается до полного осознания.
Поскольку человек переходит к самообвинениям, он внутренне раздваивается, разделяется надвое, на обвинителя и обвиняемого. Задача первого – ругать и винить, а не помогать изменению второго. «Критика» обвинителя изначально разрушительна. Обвиняемый, погруженный в эти пустые слова, ощущает себя лишь «плохим» – тем, от кого ничего не требуют и кому ничего не позволено, кроме как снова и снова признавать свою «плохость». Происходит серьезный внутренний конфликт, который не имеет разрешения. Простить себя, плохого, невозможно, поскольку что-то менять нельзя: опасно.
В таких переживаниях нет решимости. Более того, человек становится уязвимым для внешней критики в свой адрес, ведь она возвращает его к пониманию того, что одних самообвинений недостаточно.
Люди с такой невротической виной обращаются к психологу не так часто: втайне они опасаются, что это повлечет за собой вскрытие подлинной вины. Если кто-то из них все же решается работать со своими переживаниями, то нередко пытается манипулировать специалистом, надеясь в глубине души на «оправдательный приговор» из уст психолога. Чтобы не поддаваться самообману вместе с клиентом, специалисту приходится быть очень внимательным.
Подлинная вина не уйдет просто так: она будет требовать тех изменений, которые возможны в конкретной ситуации, даже если их непросто осуществить.
Самообвинения как сливной канал: четвертый тип невротической вины
Самообвинения могут защищать нас и от многих других чувств. Как правило, это острые негативные переживания: гнев, стыд и другие. Если у человека нет возможности их преодолеть, облегчить, куда-то выплеснуть, он чувствует ужасную тревогу и отчаяние. Иногда накал страстей достигает такой силы, что он оказывается на грани суицида.
Что остается делать? Человек может направить негативную энергию на кого-то из близких или посторонних людей, «подвернувшихся» под руку. Но если такой путь неприемлем или невозможен, энергия обращается на себя. Она воплощается в самоедстве и самообвинениях.
Самообвинения становятся тем «сливным каналом», куда можно «направить» многие мучительные переживания, разрывающие человека изнутри. Когда он уничижает, бичует себя, ему, как ни странно, становится легче.
Например, я злюсь на кого-то, а злость выразить не могу: страшно. Тогда я начинаю злиться на себя, обвиняя, например, в малодушии.
♦Еще один яркий пример такой подмены можно наблюдать в ситуации стыда. Стыд очень близок к невротической вине первого типа, и между ними существует лишь тонкая грань.
Знаменитый философ Жан-Поль Сартр писал, что стыд возникает под взглядом Другого: «Что имеет значение, так это наличие того, кто на тебя смотрит, и в чьих глазах ты подвергаешься оценке, и перед кем ты никогда не можешь быть целиком самим собой»
[27].
Упрощая, стыд можно определить как переживание неловкости перед другим человеком или людьми (иногда даже воображаемыми) за то, что я – это я, за то, что я такой, какой я есть. Стыд, как правило, означает, что меня увидел тот, кто не может оценить меня по достоинству. Казалось бы, что тут страшного? Но беда в том, что я «заражаюсь» его видением меня. Чужой взгляд как бы «гипнотизирует», разоблачая, принижая, делая меня недостойным и для самого себя.
Появляется отвращение к себе, мучительный страх последствий, желание как можно скорее уйти из этой ситуации. И очень часто, особенно если уйти невозможно, мы можем принять решение отказаться от себя, надеть маску, солгать, чтобы любой ценой показать Другому, что он ошибся и на самом деле мы вовсе не такие, какими он нас увидел.
Потом человек может сожалеть о том, что смалодушничал, даже презирать себя. Но вспышка стыда похожа на приступ горячки: мы находимся в измененном состоянии сознания, и в этот момент нам бывает крайне трудно «собраться» и устоять.
«„Опустошающая дыра“ взгляда Другого высасывает то, кем я являюсь для себя, переопределяя меня через восприятие того, кто не является мной»
[28], — писал все тот же Сартр.
Когда человек испытывает стыд, он словно перестает себе принадлежать – в этот момент он очень внушаем, им легко манипулировать. Плохо, если рядом окажется недоброжелатель или просто неосторожный в выражениях собеседник. Также в состоянии стыда человеку легко навязать вину. И даже если этого никто не сделает, мучительная невротическая вина, скорее всего, придет сама – как реакция на стыд и защита от него. Человек будет обвинять себя за то, что попал в нелепую ситуацию (а иногда еще и за то, что не справился с собой, отказался от себя). Даже если ничего особенного не произошло, ему будет казаться, что он совершил нечто ужасное.
Эту ситуацию очень тонко описывает Стефан Цвейг в своей книге «Нетерпение сердца»:
«Я подхожу к столу – музыка гремит совсем рядом – и склоняюсь перед девушкой, приглашая ее на танец. Изумленные, полные недоумения глаза смотрят на меня в упор, слова замирают на губах. Но она даже не шевельнулась, чтобы последовать за мной. Быть может, она меня не поняла? Я кланяюсь еще раз, шпоры тихонько звякают в такт моим словам: «Разрешите пригласить вас, фрейлейн?»
И тут происходит нечто чудовищное. Девушка, слегка наклонившаяся вперед, внезапно отшатывается, как от удара; ее бледные щеки вспыхивают ярким румянцем, губы, только что полуоткрытые, сжимаются, а глаза, неподвижно устремленные на меня, наполняются таким ужасом, какого мне еще никогда не приходилось видеть. <…> Вдруг у нее вырывается отчаянный, полузадушенный крик, и она разражается рыданиями.
<…> Я остолбенел от испуга. Что это, что же это такое? <…> Я же стою в полнейшем смятении, чувствуя, как у меня леденеют ноги, а воротничок тугой петлей сдавливает горло.
– Простите, – бормочу я еле слышно в пустоту.
<…> По-видимому, здесь никто еще ничего не заметил. Пары стремительно проносятся в вальсе, и я невольно хватаюсь за дверной косяк, до того все кружится у меня перед глазами. В чем же дело? Что я натворил? Боже мой, очевидно, за обедом я слишком много выпил и вот теперь, опьянев, сделал какую-нибудь глупость!
